Глава третья - Предугаданности и Предрасположенности.

Утро вторника не стало для Вустера таким же потрясением, как предшествовавшее ему. Я побеспокоился о том, чтобы Дживс предупредил меня о репетиции с вечера: понимаете, чтобы эти чертовы разноцветные квадратики не смогли застать меня безоружным, напав посреди ночи. Вставать так рано все равно было неприятно, но по крайней мере я был к этому готов. Когда этим утром я с нотами в руках скатился с лестницы, у меня оставалось несколько минут в запасе.

Но к чему я совершенно не был готов, так это к тому удивительно бурному приему, который был мне оказан по прибытии. Бинго шагнул мне навстречу, изображая рукой приветственный жест:
– Привет, Берти! Прими мои самые искренние поздравления. Что за прекрасная новость!

– Да, кто бы мог подумать, что Вустер решит остепениться так скоро, а? Молодец, старик! – это уже был Таппи, с энтузиазмом похлопавший меня по спине.

Хотя очень приятно, когда твои друзья тебя тепло встречают, я не мог избавиться от ощущения, что, должно быть, что-то пропустил.

– Привет, Бинго, Таппи, Гасси, – сказал я. – Ужасно рад вас видеть, как и всегда... Но что это вы говорите про «остепениться»?

– Вот только не надо скромничать, Берти, – с нажимом сказал Таппи. – Бинго нам уже все рассказал, и теперь, когда мы знаем, кто тебе предназначен судьбой, что еще остается, кроме как откупорить шампанское? Девочки уже даже выбрали себе платья.

– Ага, – сказал Гасси. – Это Мадлен догадалась первая – в этом деле она очень соображает. О, вот, кстати, и она. Мадлен, дорогая, иди сюда и скажи Берти, как ты узнала, на ком ему предстоит жениться.

– На ком мне предстоит жениться? – единственное, на что меня хватило – повторить произнесенную им фразу, в точности как скрипучий валик с воском.

– Доброе утро, Берти! – воскликнула Мадлен, подходя. – Прекрасный день, не правда ли? Я думаю, для тебя каждый день должен быть прекрасным, ведь ты теперь жених! Я так рада за вас двоих, так здорово, что я сумела расшифровать это гадание на Таро: вы с Гонорией будете счастливы!

– Гонория? – я почувствовал, что резко бледнею. Это должна была быть какая-то ошибка; не идея – сущее безумие... Мне жениться на Гонории? Да она меня живьем съест! Я еле избежал подобной участи однажды и теперь снова слышал, как злой рок стучится в дверь, чтобы забрать свою жертву.

Стараясь повторно избежать костистой руки призрачного сборщика податей, я попытался рассудительно поговорить с собравшейся компанией – они безусловно должны были заметить изъян в этой нелепой идее. Подавляя в себе все возрастающую панику, я произнес своим самым убедительным тоном:
– А, значит, Гонория? Это интересная идея, Мадлен, но почему именно ты решила, что слова предсказательницы указывают на нее и меня? Если честно, я не очень сам понимаю...

– Ах, тем, кто любит по-настоящему, иногда так трудно заметить очевидное, – ответила Мадлен (тоном, как она предполагала, полным загадки). – Тебе очень повезло, что есть я, и я смогла увидеть это за тебя, иначе твой единственный шанс стать счастливым, как тебе предначертано, мог ускользнуть сквозь пальцы, подобно песку…

– А, точно. Премного благодарен, да. Но почему же ты думаешь, что фортуна указывает именно на нее? – я должен был вытянуть из нее эту информацию, иначе мне никак не удалось бы выпутаться из такого дьявольского расклада.

– Ты просто порассуждай, Берти. Ты ведь давно знаешь Гонорию, так?

– Ну, да, наверное, – «дольше, чем я хотел бы помнить» было бы более честным ответом, но я попытался поддержать задушевный тон разговора.

– Она очень высокая девушка, как Мадам Осирис и предсказывала...

– Да уж, с этим не поспоришь, – сказал я, и ужасные картины туманного будущего предстали перед моим мысленным взором.

– И у нее очень темные волосы! Она идеально подходит под предсказание, – здесь Мадлен для пущего эффекта подняла очи к небесам, но у нее получилось только обратить всеобщее внимание на желтоватый цвет потолка в бальной зале. – Знаешь, я за вас двоих очень рада, Берти. Звезды сегодня ночью выстроятся в совершенно особенную цепочку из маргариток, чтобы отметить вашу помолвку.

Я хорошенько обдумал все аргументы, когда Мадлен замолчала.

– Ага! – сказал я. В моем голосе было больше удовольствия, чем вежливости, но это было неважно, потому что я нашел лазейку. – Мне очень жаль это говорить, Мадлен, дорогая, но ты ошибаешься. У Гонории не очень темные волосы. Они скорее похожи на...

Вообще-то, «мышка» было бы самым подходящим существом для завершения этого предложения. Вы знаете, такие маленькие коричневатые полевки, которых имеют в виду, когда употребляют определение «мышиный». Тем не менее, Б. Вустер был особенно сообразителен этим утром, и за секунду до того, как наградить Гонорию вышеупомянутой характеристикой, я вспомнил, что она не очень-то хорошо воспринимается лицами так называемого прекрасного пола. Даже очень плохо, если залитый слезами и избитый теннисной ракеткой блейзер, который висит в моем шкафу в Лондоне, можно было считать свидетелем того, как я, не имея ничего в виду, употребил похожий термин в прошлый раз. Поэтому я предусмотрительно прошерстил свой словарь на предмет другого обитающего на редколесье животного, которое отвечало бы всем требованиям. Лиса? Нет, слишком рыжая. Барсук? Слишком полосатый.

Ага! Вот, точно.

– Гонория гораздо больше похожа на землеройку, – торжествующе завершил я.

Изумленные глаза Мадлен округлились еще больше, и я понял, что, несмотря на все усилия, все-таки задел ее сестринскую привязанность. Знаете, сбиваясь в стаи, эти Юные Помадки становятся особенно агрессивны.

– Как ты можешь так говорить о своей невесте, Берти? – шепотом, но довольно сердито сказала она. – Тебе лучше отзываться о Гонории повежливее, тем более что она уже здесь...

И точно: с унылым лицом, сопровождаемая пристальными взглядами, моя мнимая суженая уверенным шагом зашла в комнату именно в этот момент. В ней было примерно одиннадцать футов роста, а голову украшал непривычный султан из ярко-черных волос.

Гонория, как говорит Дживс, крепкая юная леди. Она легко может хлопнуть парня по спине с такой силой, как будто на него набежали несколько рассерженных носорогов, а потом потащить его за руку со скоростью локомотива, оторвавшегося от основного состава во время спуска с особо крутой горки. То же, что останется от вышеназванного парня, можно будет оставить на пропитание черным дроздам и прочим стервятникам.

Думаю, теперь понятно, почему я был немного обеспокоен перспективой быть обнятым все приближающейся мисс Глоссоп, которая, по-видимому, таким образом собиралась прекратить у вашего покорного слуги сопротивление неизбежному (или его дыхательный процесс).

– Привет, Берти! – крикнула она мне.

– А, да... Здравствуй, Гонория, – выдавил я. – У тебя сегодня волосы темные, какой сюрприз. Я мог бы поспорить, что еще вчера они были как будто бледнее...

– Как это мило, что ты заметил, мой дорогой Бертрам. Пожалуй, не все так плохо, как я думала, и мне все-таки удастся что-нибудь из тебя сделать!

– Скажите пожалуйста... – я никогда, никогда не смогу понять, почему каждое существо женского пола, встречающееся мне на пути, стремится что-нибудь из меня сделать. Быть может, я похож на человеческую версию тех наборов для сборки маленьких поездов, или на кучку ингридиентов для викторианского бисквитного торта.

– Как я говорила, – продолжила Гонория, – ради художественной достоверности я готова пойти на большие жертвы. Я покрасила волосы в черный специально для субботнего представления, чтобы быть больше похожей на японку. Выглядит натурально, не правда ли?

– Да, натурально, – согласился я, про себя подумав, что черные волосы – одно, а то, что Гонория с ее ростом легко смогла бы изобразить сразу двух японских девушек – совсем другое.

– Вернемся к тому, о чем мы начали говорить. Я уверена, что уж в этот раз ты не упустишь возможность жениться на мне, правда, Берти? Я отправила викарию нашего прихода телеграмму, узнать насчет суббот в следующем месяце. Думаю, мы можем устроить прием дома. Папочке и мамочке я еще конечно не сказала – после того, что случилось в последний раз, я не думаю, что ты первый в списке тех, кого они хотели бы видеть моим мужем. Но, думаю, если я представлю все как свершившийся факт, они смирятся. Твоя тетя Агата, разумеется, будет счастлива. Великолепно, не так ли?

Здесь Гонория решила, что, дабы уладить вопрос, меня необходимо обнять, и я весь сжался в ожидании хруста, чувствуя невозможность побега. Знаете, код Вустеров, несомненно, в той же мере проклятие, что и благословение. Я слышал, как Стиффи Бинг и еще какие-то девушки, почти все беседы которых каким-либо образом касались кошек, говорили, будто бы у Гонории фигура, как песочные часы – в сравнении, очевидно, с телосложением беспризорника, которое сейчас в моде. Но Бертраму, вовлеченному в ребросокрушающие объятья ужаса, более подходящим определением показались бы «песочные месяцы» или даже «песочные годы».

Наконец, мне удалось отклеиться от юбочного костюма Гонории и попытаться вернуть своему телу третье измерение. Я как раз собирался выразить некоторый вежливый протест, мол, не хотелось бы все испортить и так далее, как появилась Джозефина и попыталась призвать присутствующих к порядку, немедленно привлекая Гонорию к содействию.

В ходе репетиций я заметил, что Гонория и Джозефина довольно много общались друг с другом – два старшины в одном взводе, если можно так выразиться. Они были в равной степени авторитарны и властны, но только не друг с другом. Наверное, они чувствовали – как эти китайские парни-самураи, – что конфронтация приведет к гибели обеих сторон и разумнее объединить силы.

Со стороны – особенно, если наблюдатель находился от них по ту сторону прочного толстого стекла, – они составляли поистине выдающуюся пару: высокая, мощная Гонория и Джозефина, похожая скорее на иглу, чем на Венеру. Они уверенно расхаживали по залу поступью, которая редко дается кому-то из смертных, время от времени исчезая за гигантской доской в углу, чтобы составлять списки, разрабатывать планы и придумывать все новые и новые пугающие расписания с маленькими цветными квадратиками.

Все это, несомненно, очень расстраивало Бинго, официально – “помощника режиссера”, который чувствовал себя отодвинутым на второй план. Он в оцепенении наблюдал за тем, как Джозефина подзывает Гонорию для обсуждения мельчайших деталей дизайна костюмов, декораций или характери-что-то-там, в то время как он должен был оставаться в углу наедине с четкими указаниями насчет того, что ему надо успеть подмести сцену до начала второго акта. Может быть, он хотел перевалить бремя Гонории на мои плечи, чтобы получить доступ к тому, чем занимается Джозефина. Если так, то Бинго ожидал долгий спуск вниз по списку моих лучших друзей, и я уже почти склонялся к тому, чтобы скормить его Таппи на завтрак.

От подобных мыслей меня отвлек резкий хлопок в ладоши, очевидно обращенный к хористам, которые в это время занимались выяснением того, кто дольше всех сможет удерживать на кончике носа сваренное вкрутую яйцо. Я ставил на Сирила, полагаясь на габариты его шнобеля, но, к сожалению, победителя в тот раз узнать так и не удалось.

– Если вы закончили, джентельмены… – сказала Джозефина звонким голосом школьной учительницы. – Как вам известно, день представления уже близок. Поэтому мы должны утроить усилия на репетициях, которые последуют за вчерашним легким ознакомлением с пьесой.

Восемь часов на ногах с мизерным перерывом на обед не казались мне достаточно легкими, но я решил не спорить на эту тему.

– Для достижения лучшего результата сегодня вы поделитесь на две группы: одной буду руководить я, другой – музыкальный редактор. Так же вы будете попеременно переходить из группы в группу. Первыми репетировать будут солисты – в зимнем саду, с Дейрдрой. Начнем, скажем, с Нанки-Пу. Давай, пошел…
Практически всегда как-то получается, что я – самый первый. Но в данном случае я не возражал, ведь это давало мне возможность избежать глаз-бусинок Гонории, по крайней мере ненадолго. Я схватил свою папку с нотами и поковылял в сторону зимнего сада, где нашел Дейрдру во всем ее пугающем великолепии. Она застенчиво кивнула мне и указала, откуда начинать – это была моя первая ария. Я согласился, что, без сомнения, начало было лучшим местом, с которого можно было начать, и Дейрдра со всей возможной энергией набросилась на рахитичное пианино.

Дейрдра мало что сказала за последующий час – или около того, – но ей это и не было так уж необходимо: все ее инструкции были более чем понятны уже из того, как она молотила слоновую кость на клавиатуре и налегала на педали, будто это были стремена, а она – жокей на финишной прямой в Grand National. Под конец прогона дело было практически сделано, думаю: мы отгладили все топорщащиеся моменты, и я даже получил представление о том, с чего начинается каждый номер и за чем он следует. Я был уверен, что такие знания станут на вес золота в субботу, если нам действительно будет суждено появиться на публике, и весь пугливо сжался, когда подобная мысль посетила мою голову.

Когда я вернулся в бальную залу, перед моим взором предстало невероятное зрелище – хористы исполняли нечто, что предполагалось назвать танцем, но что было скорее похоже на драку за мяч в регби или игру в путаницу.

– Не сюда, болван!

– Эй, ты мне на ногу наступил!

– Она сказала “лево”! Сколько разных вариантов “лева” может быть, а?

К сожалению, мне не дали насладиться представлением, потому что Джозефина спикировала на меня, словно орел, завидевший полевку.

– А, вот ты где, Бертрам! Что ты, во имя всего сущего, столько времени делал?

Я уже как раз собирался ответить “Пел до посинения, причем по вашему же приказу, спасибо, что поинтересовались, мисс Самая Главная”, но, к сожалению, эти храбрые слова умерли еще где-то в горле, не добравшись до языка.

– Будь добр, подойди к Мадлен, она давно ждет тебя, чтобы отрепетировать диалоги. Наша дорогая Гонория сейчас как раз собирается пробежаться по своей партии, но у тебя будет с ней репетиция после обеда.

Здесь Джозефина наградила меня многозначительным взглядом, очевидно, в копилку к тем, от которых я уже сегодня неоднократно страдал и которые каким-либо образом относились к моей как-бы-помолвке. Но от Джозефины, надо сказать, мне достался самый неуютный. Я поспешил проследовать в направлении, которое указывал ее палец, прежде чем она в очередной раз поторопила бы меня.

Я, предполагаемый главный герой, и Мадлен, моя главная героиня, много времени проводили на сцене вместе. И, как показал беглый просмотр либри-как-его-там, все это время нам предлагалось провести в нескончаемом любовном щебете. Я поблагодарил небо за то, что все это было лишь игрой – я бы не вынес испытания долгим и счастливым браком с Мадлен. Кстати насчет долгого и счастливого брака с Мадлен: Гасси всю репетицию одаривал меня тяжелыми мрачными взглядами. Не то чтобы я горел желанием держать ее в своих объятиях и терпеть ее кудрявую голову у себя на плече, но Джозефина настояла на том, чтобы мы продолжали изображать влюбленных, пока это не начнет выглядеть реалистично.

Гасси и Таппи в это же время должны были строить из себя идиотов в компании женского хора: девочки беспощадно издевались над бедным Пуу-Ба и, знаете что – вот это выглядело более чем реалистичным. Несколько юных леди во главе с моей кузиной Анжелой в роли Питти-Синг без конца хватали его за уши, ерошили его волосы и тыкали пальцами в живот, хихикая каждый раз и быстро убегая. Это продолжалось уже около получаса, и мне показалось, что вся ситуация определенно угнетает Таппи.

Помилование ему даровал Гасси, которого отозвали петь в зимний сад, тем самым прерывая сцену, в которой он принимал участие. Гасси согласно кивнул в ответ на приказ Джозефины, но лицо его тут же сделалось хитрющим, как у кота-ворюги, который задумался о своей знакомой сиамочке. Это ведь то, что обычно они делают? Ворюги, всмысле

Его лицо сделалось еще более шкодливым, когда Джозефина поймала его крадущимся на цыпочках в сторону вестибюля, в то время как зимний сад находился совсем не там.

– Огастус! И куда же ты, по-твоему, направляешься? – крикнула она, и все взоры обратились к Гасси. Поделом, подумал я. Если остальные вынуждены отбывать здесь недельный срок, занимаясь каким-то киви, почему он должен отлынивать? Я уверен, что все мы с большим удовольствием окунали бы пальцы ног в лазурное м. неподалеку, но стяг благотворительности развевался над нами вовсю, показывая, что дезертиры – не те, кого здесь будут приветствовать.

– Я эээ… всего лишь хотел сходить эээ… за стаканом воды, – пояснил Гасси. – Я туда и сразу обратно, честно, можете не проверять и все в этом духе… ха-ха…

С этим словами он улизнул в направлении, подозрительно похожем на то, где располагались двери холла.

***

Будь это любой другой день, время ланча заставило бы меня воспрянуть духом, но теперь, когда Гасси исчез – предатель! Я так и думал! – когда мои друзья баюкали свои стоптанные ноги, а ваш покорный слуга причитал по поводу утерянного статуса почетного холостяка… в общем, это было далеко не так весело как обычно. И, разумеется, полуденной трапезе не дали продлиться ни на минуту больше, чем было положено. Я как раз пытался выбрать между клубничным мороженым с шоколадным соусом и шоколадным мороженым с клубничным соусом, когда в комнату вплыла Джозефина, звоня в колокольчик: этакий обеденный гонг наоборот.

Я глубоко вздохнул, последовал ее звенящему приказу и порысил обратно в пыльную старую залу, несмотря на то, как манили меня солнечный день и легкий бриз на берегу. Будто стараясь превратить плохой день в ужасный, меня атаковала Гонория, вдохновленная всевозможными овощами и фруктами.

– Я так рада, что мы сможем хорошенько позаниматься нашими общими сценами, Берти, – сказала она. – Чертовски мило со стороны Джозефины отдать в наше общее распоряжение целую половину репетиционного дня, а?

– О… конечно.

Это действительно займет все послеполуденное время? Оох. Дживс предупредил меня о том, как много разноцветных предписательных квадратиков мне надо выстрадать, но, пожалуй, мне следовало спросить и о том, что именно они под собой подразумевают. Такому парню, как я, надо набраться решимости перед тем, как провести четыре часа с неразбавленной Гонорией, знаете ли, особенно при таких странных обст., касающихся его и ее.

Тут я понял, что Гонория все еще что-то мне говорит.

– …И я думаю, что для нас с тобой будет важно раскрыть для зрителя линию истинной любви между Нанки-Пу и Катишей, которая в пьесе показана между строк…

– Но, погоди, он же ее терпеть не может! Его втянули во всю эту историю с женитьбой супротив его воли, так ведь? – Я был вполне уверен, что все понял из этого либри-как-его. Параллели между актерами и героями ироническим образом тоже от меня не ускользнули.

– О, так может показаться только на первый взгляд, при поверхностном и невнимательном чтении. Если мы чуть пристальнее всмотримся, то ясно увидим, что в глубине души Нанки-Пу хочет видеть рядом с собой сильную и уверенную женщину, которая будет способна взять его судьбу в свои руки, сделать из него что-то…

Я уже собирался ответить “Нет, черт побери, он не хочет!”, но в этот момент Джозефина бросилась на подмогу Гонории и они обе уставились на меня взглядом, который вы можете наблюдать у маленького мальчика, нашедшего в саду интересную букашку. До того, как он оторвал ей лапки, конечно. Я понял: что бы артистическое ни посетило сейчас их разум, бедному старому Бертраму это не сдюжить – причем в самом буквальном смысле.

– Ну что же, давайте начнем, – сказала Джозефина. – Я думаю, стоит начать с арии Катиши и попытаться претворить в жизнь замечательную идею Гонории насчет неявной пока страсти Нанки-Пу…


*****

То, что осталось от Вустера, который несколько томительных часов был во имя искусства прижат к монументальному корсажу Гонории, и что сейчас поднималось наверх в преддверии ужина, поистине заслуживало жалости. К счастью, когда я вошел, Дживс уже ожидал меня с порцией спасительного Дж&Т на подносе.

– То что надо, Дживс, дружище. Спасибо, – сказал я, возвращая ему опустошенный в один глоток стакан. – Ибо искать утешения в выпивке – единственное, что теперь осталось твоему нанимателю. В тридцатых числах ему, как и месяцу, придет конец.

– Сэр? – Дживс сделал в некоторой степени сосредоточенное лицо.

– Я обречен, Дживс! – взвыл я. – Я снова обручен с Гонорией Глоссоп, и это все из-за дурацкого предсказания!

Дживс молчал какое-то время, обдумывая такую огорчительную новость.

– Если мне будет позволено высказаться, сэр, мисс Глоссоп не соответствует в точности тому описанию, которое, согласно вашим словам, вы получили от мадам Осирис касательно вашей второй половинки. Допустим, вы достаточно продолжительное время знакомы с юной леди, можно также отметить ее выдающийся рост, но цвет ее волос… вряд ли можно назвать черным. Он скорее мышиный.

– Ты мои мысли читаешь, Дживс, – сказал я с чувством безнадежности (однако, гордясь немного тем, что я не только додумался до такой же идеи, но и подтвердил ее такими же фактами – быть может, в конце концов, я не был таким уж идиотом). – Я тоже думал, что упоминание маленького редколесного создания спасет Бертрама. Но так случилось, что эта чертовка перекрасила волосы в черный цвет, чтобы сделать свою внешность повосточнее, и теперь пророчество претворится в жизнь… все уже побежали покупать конфетти… Это просто жульничество!

– Неприятная ситуация, сэр, – сказал Дживс, и в его голосе было чуть больше яда, чем он обычно туда отмеряет. Я был тронут тем, как чутко он воспринял угрозу моей спокойной жизни. – Я уверен, что мадам Осирис подразумевала совсем другое.

– Да откуда мы знаем, что она подразумевала? – огрызнулся я в отчаянии. – Быть может, эти ее вечные дУхи – сборище злодеев, которые развлекают себя тем, что мучают бедных парней вроде меня, попивая бесплотный чай и поедая эфемерные булки. К тому же, мой дорогой Дживс, каким бы ты ни был чудом, я не уверен, что ты можешь напрямую общаться со сверхъестественным.

Какое-то время Дживс задумчиво молчал, как будто и вправду мог посылать сигналы Главному Парню Наверху. Наконец, он сказал “Если вы так считаете, сэр” и предложил мне еще волшебного напитка – из сострадания, как я понял.

За ужином чувствовалась подозрительная атмосфера праздника. Девочки обряжены в свои любимые платья, парни все как один взволнованы и воодушевлены – как я понял, по тому поводу, что Б. Вустер первый храбро бросился на колья сватовства и преуспел. Гасси вновь явился пред наши очи и даже успел сказать Мадлен что-то такое, из-за чего они оба тут же стали счастливы и целый вечер ворковали в углу.

Я не сумел отвертеться от соседства с Гонорией за ужином, так что мог в лучшем виде насладиться критикой в свой адрес: я, оказывается, хлюпал, когда ел суп, набрасывался на мясо, как зверь, и пил слишком много вина. Ну да, а что поделать? С такими тяжелыми обстоятельствами старый Бертрам мог справиться только под анест-как-там. Я думал, что, если напьюсь как следует, то по крайней мере забуду обо всем на какое-то время. Таким образом, Бинго очень обрадовал меня, когда обратился ко мне в самой своей конспирационной манере и предложил продолжить этот вечер в увеселительной обстановке.

– Эй, Берти, – прошептал он. – Как ты относишься к тому, чтобы немного развлечься, когда девочки уже пойдут спать?

– Похоже, это именно то, что мне нужно, Бинго, приятель, – мрачно ответствовал я.

– Чудесно! Я, наверное, говорил – или нет, – что у моего дяди коттедж неподалеку, можно пешком дойти. Дяди сейчас там нет, и он сказал, что предоставит его в мое распоряжение. У старины неплохая коллекция выпивки, и еще кое-какая коллекция, которая, думаю, покажется тебе интереснее – и информативнее, если учесть обстоятельства… – он махнул в сторону Гонории, которая была по уши в беседе с Джозефиной. – Ну так ты идешь?

Я не имел ни малейшего представления, о чем говорит Бинго, но все звучало очень заманчиво, особенно та часть, где говорилось про выпивку.

– Да, идея высший класс. Я скажу Дживсу, чтобы он меня не ждал.

– Отлично, Берти! – сказал Бинго и постучал по кончику носа пальцем, который некстати оказался щедро полит патокой. – И запомни: ни слова девочкам.

– Ага, понял, – согласился я и протянул ему салфетку.


*****

Как можно было предугадать, Юным Помадкам понадобилась уйма времени – два бренди и рюмка портвейна, если быть точным, – чтобы решить, что подошло время ложиться спать. Они мучительно долго поддерживали разговор о кринолинах, засахаренном миндале и чем-то в этом духе, а я же старался привлекать к себе как можно меньше внимания.

Тем не менее, мы, наконец, пожелали им спокойной ночи и, соблюдая осторожность, выбрались из отеля прямо в сонный приморский вечер. Темные волны с шипением умывали берег, а мы шли вдоль него, непринужденно болтая о крикете, скачках, гоночных машинах и прочем. Мы как будто снова были Трутни – я даже немного приободрился, когда понял, что рядом нет лиц женского пола, которые могли бы все испортить. Все, чего не хватало Вустеру для полного счастья – парочки язвительных комментариев от Дживса.

Как Бинго и обещал, жилище его дядюшки было совсем не далеко, и вскоре мы увидели небольшое уютное строение в деревенском стиле. Без сомнения, Бинго-старшему, славному старому холостяку, а так же его камердинеру или управляющему, или кто там присматривал за домом, должно было здесь нравиться.

– Вот мы и на месте, – радостно сказал Бинго и широким жестом пригласил нас в гостиную.

В комнате было немало уютного вида диванчиков, а рядом с внушительным камином стояло несколько кресел в колониальном стиле, спинки которых принято называть крылатыми. (1) Впечатление не портили даже развешанные по стенам стеклянные витрины с какими-то неприятными рыболовными принадлежностями.

– Ну, ребята, чего пожелаете выпить? – Бинго открыл дверь небольшого кабинета, картинно взмахнув рукой, и нашим взорам предстала добрая сотня бутылок, ровные ряды которых навевали манящие мысли о разнородных жидкостях внутри.

– О, ну ничего себе! Кстати, раз уж мы у моря, как насчет чарки рома? – спросил Таппи.

– Мысль правильная, – согласился Бинго. – Выбирай. Обычный черный или вот этот… на этикетке у которого сказано «выше установленного градуса»?

– Ммм… Я думаю, второй будет лучше, – откликнулся Гасси, а собравшиеся пробормотали что-то в знак согласия с ним.

– Отлично, берем тот, что покрепче, – объявил Бинго, передавая нам поднос со стаканами и очень необычно выглядевшую бутылку. Когда вышеупомянутые п.с.с. и б. дошли до меня, я не преминул использовать их по назначению, отметив про себя, что я сделал глоток «на удачу». Бог знает, какая чудовищная удача может понадобиться парню, помолвленному с Гонорией Глоссоп.

– Задраить люки! – гаркнул кто-то, и мы с усердием взялись за дело: пусть в горле загорался огонь, но мы с храбрым сипением не дали бутылке сделать второй круг. Знаете, чтобы придти в хорошее расположение духа, иногда достаточно просто немного выпить.

Вечер набирал обороты, разговор становился все более оживленным и все менее осмысленным. Вполне себе мило; собственно, я за этим на море и поехал.

Спустя некоторое время, Бинго постучал стаканом о край стола, привлекая общее внимание, и ненароком лишил любимое дядино судно-в-бутылке всей оснастки.

– Вот что, ребята, теперь, когда мы все разогрелись, можно приступить к еще более веселой части вечера, – тут он взял в руки толстую папку каких-то открыток. – Самая суть рая, только в напечатанном виде. Мой дядя выписывает их прямо из Парижа – у нас не найти ничего столь же… эээ… качественно сделанного. Ну, кто хочет взглянуть?

Тут же поднялся шум и гам.

– Мне, мне передайте!

– Бинго, дай сюда!

– Ребята, я первый – в конце концов, я на днях дал вам выиграть в шашки!

Нет необходимости упоминать, что я не имел понятия о том, из-за чего такие вопли – листовки, картинки, да что бы там ни было, вряд ли могли взволновать их так сильно.

Бинго поднял стопку над головой, защищая ее от посягательств.

– Ну-ка! Вы уже почти все это видели, я приносил в Трутней в прошлом месяце, – выговорил он близстоящим, а затем постановил: – До всех дойдет очередь, но Берти будет первым, учитывая его помолвку и все такое. Давай, старик. Это все не только чертовски здорово, но и полезно – считай это чем-то вроде карты с указаниями, по которой тебе предстоит найти клад.

Последнюю его фразу собравшиеся сопроводили смешками и фырканьем, а затем я обнаружил, что пакет у меня, а я сижу и держу его на коленях, в то время как надо мной нависает с десяток Трутней, желающих получить доступ к вожделенным открыткам.

Я пожал плечами, удивляясь такому энтузиазму, но тут же мне пришлось повиноваться толпе и развернуть коричневую упаковочную бумагу. Под ней оказалось что-то вроде тетради в твердой обложке – в таких обычно хранят открытки – надпись на которой гласила «Французские Письма (2) для Французских Леди».

– Берти, открывай, не тяни! – воскликнул Гасси, и я послушался. Альбом встретил меня очень специфическим набором фотографий. На всех были девочки, но они были, как бы это сказать, обнажены. Ни клочка одежды в кадре.

Нет, я, как любой образованный парень, бывал в музеях и видел греческие скульптуры (не то чтобы я сох по Афродитам, но Давиды и Аполлоны очень даже ничего). Тем не менее, виденные мною произведения искусства, как правило, a. – выточены в холодном и равнодушном мраморе и b. – со вкусом оформлены. Ну, понимаете – листок для прикрытия стратегических элементов, или край туники, что-нибудь эдакое. Те картинки, которые мне вручил Бинго, не содержали в себе никаких украшательных атрибутов, были абсолютно живые и теплые и не оставляли простора воображению. К тому же мне они казались удивительно непривлекательными, хотя другие совсем так не считали.

– О боже! Ты только посмотри на нее, – сказал Таппи. – Надеюсь, Анжела так же хорошо сложена…

– Ты был бы счастливчиком. А как насчет Бобби Викхэм? – отозвался Сирил.

– Неплохо, неплохо, старичок, – согласился кто-то другой. – Давай, Берти, мы хотим и дальше посмотреть.

В некотором оцепенении я потянулся за бутылкой и освежил поверхность в своем стакане – не так аккуратно, как хотелось бы – и поддержал свой дух. Тем не менее, подчиняясь грубому напору, я перевернул несколько страниц, приходя все в больший ужас от содержания фотографий. Фотограф явно не боялся раскалить свой объектив добела, ставя девочек в просто немыслимые позы. Картину довершали одобрительные возгласы моих родных Трутней, которые все продолжали и продолжали просить меня «вертеть дальше».

– Это, я, вроде, не знаю что сказать… – начал я было, но заслужил только порцию неодобрительного шепота и грубого смеха, и в тот же момент кто-то перехватил инициативу по страничко-переворачивательному делу. Я чувствовал себя потерянным и окруженным со всех сторон этими ужасными французскими картинками и пошло гогочущими Трутнями. А потом я, холодея от ужаса, начал понимать, к чему относились намеки по поводу моей свадьбы с Гонорией.

Тут, словно прочтя мои мысли, идею подхватил Бинго:

– Ну, Берти, что думаешь? Развлечение и обучение, все сразу и перед свадебной ночью, а, а?

В этот момент Таппи перелистнул очередную страницу, открывая нашим взорам то, что, должно быть, являлось особой гордостью коллекции Бинго-старшего: цветную фотографию. К горлу подступила тошнота: я старался думать о том, что это какая-то оптическая иллюзия. И сказал то, что первое приходило в голову при взгляде на снимок.

– О боже, какой ужас! Бедная девочка ранена?

Остальные наверняка решили, будто я ломаю комедию, но поверьте: слегка пьяному и сильно обескураженному Б. Вустеру ситуация казалась какой угодно, но только не забавной.

– Не глупи, Берти, – ответил Гасси. – Все так и должно выглядеть.

Должно выглядеть? Что я могу сказать – кое-кто явно сплоховал с дизайном, и то, что у него получилось, меня совсем не привлекало. Внутренности людей должны быть… ну, внутри, что ли. Надо признать, у парней то, что ниже пояса, выглядит иногда очень по-разному, но, по крайней мере, всегда достаточно гладким и целым, чтобы при случайном взгляде не потерять съеденное на обед.

А вот это... женское… нечто совсем другое. Не хочу обидеть тех, кого обычно не относят к сильному полу, но мне почему-то вспомнилось, как летом я ездил на рыбалку и все такое. И это была одна из самых приятных ассоциаций.

– Боже, да! Вот почему мы все хотим жениться…. – произнес Таппи, держа в одной руке банан, в другой – стакан, и совершая ими странные поступательные движения. – Как прекрасно, ты только представь…

Я, честное слово, совсем не хотел представлять. Как жаль, что у меня под рукой не оказалось ваты, я чудовищно хотел заткнуть чем-нибудь уши. Да и глаза прикрыть чем-нибудь не мешало бы.

– Ох, да! – откликнулся Бинго, тыкая пальцем в фотографию, которая балансировала на моей коленке. – Она просто прелесть, правда же?

– До чего же она…

– О ла ла!

– Ну так, Берти, – упорствовал Бинго, – Ты ведь не станешь отрицать, что это – самое ошеломительное, что ты когда либо видел? А скоро все это – и может быть даже больше – станет для тебя реальностью!

– Ммм… я эээ… – сказал я. Меня всего трясло. Теперь я хорошо понимал слова Бинго насчет свадьбы, и, честно говоря, я за всю свою жизнь не испытывал подобного ужаса. Ром небезопасно колыхался у меня в желудке, голова плыла как в тумане, и я решил прислушаться к голоску внутри, который звучал очень возмущенно – возможно, он даст мне понять, что же происходит.

Неужели они все считали, что женские внутренности это красиво? Меня преследовало смутное чувство, что красота должна выглядеть совсем не так. Красота должна была быть высокой, представительной и темноволосой. Красота – это ум, на который ты всегда можешь положиться. Красота говорит мелодичным голосом длинные фразы и передвигается с нечеловеческим изяществом и ловкостью. Разве не было это очевидно? Что эти картинки – совсем не то, что должно быть? Похоже, это было очевидно только мне; Бинго и Гасси абсолютно точно придерживались противоположного мнения, а я никак не мог понять, сколько надо выпить, чтобы вот так потерять разум.

Я, разумеется, никогда не анализировал свои мысли на подобные темы, и в ту минуту тоже особо не был в состоянии. Все, что мне было известно – что пара лишних минут в компании этих розовеньких карточек, что лежали у меня на коленках, и с предкаминным ковриком у моих ног случится что-то неприятное. Мне надо было немедленно уйти. Сейчас же.

– Эээ, спасибо, Бинго, приятель, но мне правда нужно идти прямо сейчас, – пробормотал я, вскочил со стула, отправил проклятый альбом в полет черт-знает-куда и пулей выскочил в дверь, навстречу холодному свежему воздуху, который успокоил мой вулкан внутри.

В самом мрачном настроении духа я пошел по дорожке, спотыкаясь о невидимые препятствия. Остановился через некоторое время, наслаждаясь относительной тишиной вокруг меня и чувствуя себя лучше уже только от того, что покинул славную компанию. Когда я перевел дыхание, то попытался окинуть происшествие критическим взглядом – что, к слову, было не так легко, учитывая мое нетрезвое состояние, но я все-таки попытался.

Почему же эти картинки казались мне такими странными, ведь другим они явно приносили наслаждение? Получается, что я никогда не найду женщину, с которой смогу находиться рядом, и, даже если найду, медовый месяц и все, что с ним связано, будут настолько меня пугать и отталкивать, что лучше бы мне не повезло с самого начала. Итак, роду Вустеров грозило угаснуть, как тетушки и боялись.

И тут я вспомнил, что я помолвлен с Гонорией (у рома есть одно неприятное свойство: то и дело забываешь и вспоминаешь одну и ту же неприятную вещь). Я не смог побороть дрожь, которая охватила меня при мысли о предстоящем, и выпитая жидкость настойчиво попросила свободы.

Отдышавшись и продолжив свой путь, я предпринял еще пару попыток задуматься. Дело даже не в том, что Гонория была так уж непереносима сама по себе, медленно проговорил голос разума, – по крайней мере, если тебе нравятся женщины в стиле «старший сержант». В самой сути идеи, где-то в глубине, было нечто абсолютно – физически, интуитивно, черт знает как – неправильное…

Я стоял у моря, и не мог избавиться от чувства черной тоски и безысходности. А затем что-то словно щелкнуло! Первый раз за всю мою жизнь все было полностью и безошибочно кристально ясно, несмотря даже на то, что я еле держался на ногах и практически не помнил дорогу к отелю. Понимаете, до меня вдруг дошло, что я не хотел стать мужем никакой Бассет, Глоссоп или любой другой прекрасной богини, и это не потому, что именно они почему-либо меня не устраивали, но – я просто не был предрасположен к подобному.

Б. Вустер не был запрограммирован на любовь к девочкам. Приехали. Занавес.

Трудно описать то экстатическое, опьяняющее чувство свободы, которое я испытал, когда шел в ту ночь вдоль берега, слегка пошатываясь. Я как будто был оправдан за все свои анти-матримониальные уловки разом; моя жизнь показалась мне сродни некоему высшему плану, со своей целью и своим путем ее достижения. Вообще, то великолепное чувство собственной непревзойденной догадливости бледнеет если только в сравнении с катаклизмом, который сотряс мою душу через пятьдесят ярдов (или двадцать пять минут).

Те ребята, пророки, назвали бы подобное «откровением». Казалось бы, только что я самым тесным образом общался с урной на берегу, гадая, не проще ли было выбросить сразу бутылку, а не использовать меня в качестве временной переноски. Но вот я гляжу в даль, передо мною вздымаются темные волны, и божественные голоса поют мне хорал – с трубами, лирами, и прочими инструментами, упоминание которых обычно связывают с блаженством. В тот момент я как будто одновременно открыл для себя самую фундаментальную правду на земле, и тут же осознал, что глубоко внутри давно знаком с ней.

Я был влюблен в Дживса.

Безумно, невероятно, по уши влюблен в Дживса, причем это чувство настолько срослось и сроднилось с Бертрамом Вустером, что стало его частью, и я не сразу опознал его как нечто самостоятельное, и не сразу уловил его суть. Дживс был моей судьбой и моим предназначением. Все в точности как мадам Осирис и предсказывала.

Это понимание, свалившееся на меня, оказалось настолько ясно, настолько кристально истинно, что я на некоторое время замер и просто стоял, греясь в его сиянии. К счастью, серые клетки не оправились пока что от общения с коллекцией ликеров имени Бинго-старшего, так что они не могли начать сомневаться, беспокоиться им или просто замять тему – как не преминули бы сделать, будь подобного рода правда сообщена кому-либо полностью трезвому.

Нет, я был уверен в своей любви к Дживсу так же твердо, как в том, что меня зовут Берти, а жакеты надобно делать из твида. Моя жизнь внезапно обрела смысл, и я парил над нею в блаженстве.

**********


Примечание (1):static.diary.ru/userdir/1/9/0/9/190983/40165622...

Примечание (2): непереводимая игра местного диалекта. ‘French letters’ в разговорной речи обозначает также ‘презервативы’.

Глава 4 - "Прочувствованность и Подтекст"

На следующее утро я проснулся в собственном гостиничном номере, в собственной аккуратно выглаженной пижаме. Было такое чувство, как будто на голове у меня практиковались в балансировке слоны Московского Государственного цирка, а во рту обосновался производитель шерстяных ковров. У меня было смутное ощущение, что нужно подумать о чём-то чертовски важном, но в тот конкретный момент я ничего не мог вспомнить.
В эту минуту Дживс вплыл в комнату, неся поднос с чаем, и несколько ясных, необыкновенных мыслей всплыло у меня в голове. Он остановился у кровати и посмотрел на меня. Я взглянул на него в ответ сквозь слипающиеся веки.
Вот он я, лежу и чувствую себя совершенно отвратительно, а вот он, чистый и умный, такой высокий, красивый брюнет, если простите мне это клише. Всё было так, как должно быть – за исключением с.о. чувства, конечно же – и я был уверен, что мой мозг не подшутил надо мной прошлой ночью.
Я и правда всем своим существом любил Дживса.
Здесь я позволил себе момент раздумья, и, очевидно, ни на что не реагировал, потому что Дживс мягко кашлянул и сказал:
- Добрый день, сэр. Ваш чай и стакан средства, которое вы можете найти освежающим.
Он указал на небольшой стакан своего тонизирующего чуда; я подскочил и неуверенно потянулся к нему, как томимый жаждой в пустыне путник. Мне показалось, что наши руки на мгновение соприкоснулись, когда я брал у Дживса стакан. Ум мой в тот момент работал не насколько хорошо, чтобы знать это наверняка.
Несколько минут спустя мои миндалины полностью очистились пескодувной машиной – или что там ещё он кладёт в это своё чертовски мощное противоядие; и хоть физически я чувствовал себя скорее лучше, более тонкие вустеровские чувства работали как-то странно. Видите ли, при такой резкой трансформации сказочная ясность предыдущего вечера поблекла и спала, позволив реальному миру со всеми его тенями, неровностями и изъянами выбраться наружу.
В довершение всего, словно удар крикетной битой по голове, меня поразили страх и горе, и я искренне пожелал снова испытать похмелье. Испуг, должно быть, отразился на моих чертах, потому что Дживс тут же спросил:
- Вы что-то хотите, сэр?
Хочу ли я чего-то? Да, чёрт возьми! Я задумался. Внезапно я осознал, что моё состояние, казавшееся таким чистым и прекрасным прошлой ночью, рассматривается обществом как решительно непристойное. К тому же, едва я узнал, кто объект моего обожания, то понял, что буду вынужден запереть эту тайну в самый глубокий ящик на дне самого глубокого океана до конца моих дней. Дживс не должен знать, иначе он будет шокирован. Несмотря на то, что я за совместную жизнь с ним вынес уйму его вежливого неодобрения по отношению к моему выбору одежды, моим замыслам и друзьям, я бы не вынес, если бы он пришёл в ужас от меня самого. Я слишком сильно любил его, чтобы допустить такое.
В то время как я обрекал себя на вечное страдание, куда более безотлагательная проблема заняла мой ум. Логика привела вот к чему: прошлой ночью я так или иначе смог дойти до дома и был так или иначе раздет и уложен в постель. В одиночку я справиться со всем этим не мог, так что, должно быть, виделся с Дживсом. Я вообще не помнил, говорил ли я Дживсу что-нибудь в том восторженном состоянии.

Моё сердце сжалось при мысли о том, что, ещё не приступив к многолетнему сокрытию своей любви, я мог уже всё испортить. Может быть, сейчас Дживс напомнит мне, что его вещи уже собраны и что он запишет в клубную книгу «Ганимеда» строгое предупреждение о том, что никто никогда не должен работать на такого ужасного гомосексуалиста, как Б. Вустер.
Мысль о том, что Дживс собирается написать заявление об уходе и оставить меня в тот самый день, когда я понял, как сильно он мне нужен, была невыносимо мучительной. Я просто должен был любым способом избавить себя от мучений; я должен был узнать.
- Хм, Дживс, - сказал я, пытаясь быть решительным, - вчера вечером, когда я пришёл домой, хм, говорил ли я тебе что-нибудь?
- Да, сэр, - ответил он, сохраняя абсолютное спокойствие. Сердце моё едва не остановилось в тревожном ожидании.
Худший сценарий проигрывался у меня в голове. Он обирается подать мне заявление об уходе, но, будучи джентльменом, пытается избавить меня от затруднения и не излагает причину в письменной форме. Если я хотел знать наверняка, то должен был вытянуть из него признание. Какая-то невидимая сила направляла меня прямиком к неминуемой гибели.
- И… э… ты случайно не помнишь, что именно я говорил? – продолжил я.
- Да, сэр, помню, - ответил Дживс. Он сделал паузу, но безумное выражение моего лица, должно быть, убедило его продолжить. – Вы пришли очень поздно, сэр, в приподнятом настроении, если позволите так сказать. Я помог вам снять вечерний костюм и надеть пижаму, после чего вы легли в постель. Я спросил, всё ли на этом, но вы ответили, что нет и что вы хотите сообщить мне нечто очень важное. Вы даже настояли, чтобы я принёс бутылку вина из бара, потому что информация, которую вы хотели мне сообщить, имела огромную значимость, и это нужно было должным образом отметить тостом.
История прошла у меня перед глазами, как отвратительное кино. Я мог вот-вот столкнуться с его неприязнью, отвращением. Мне оставалось лишь смотреть на Дживса, когда он перевёл дыхание, чтобы продолжить.
- Я вернулся в комнату минуту спустя, насколько я мог судить, и принёс бутылку виски и два стакана, как вы просили. Однако, когда я вернулся, вы крепко спали и оставались в таком состоянии в течение последующих четырнадцати часов.
Я молча моргал, пока, наконец, до меня не дошло, что это сообщение было подобно отсрочке, данной французскому аристократу, взошедшему на гильо-чего-то-там. Я, наверное, прямо-таки просиял.
- Ты хочешь сказать, Дживс, что я так и не сообщил тебе в конечном итоге то, что собирался?
- Именно, сэр, - ответил мой самый привлекательный на свете камердинер.
- Ух, какое облегчение, чёрт возьми! Уверен, ты не захотел бы это услышать.
Странное выражение промелькнуло на лице Дживса, словно лёгкое дождевое облако. Конечно, через мгновение оно исчезло.
- Я бы так не говорил, сэр, - ответил он.
- Ну уж нет. Я не могу и предположить, что ты сказал бы, ты ведь даже не знаешь, о чём я говорю, - я пытался выражаться яснее; облегчение всё ещё заставляло меня таять как мороженое, оставленное на солнце. Я сменил тему. – Так что там у нас сегодня на горизонте?
- Вы должны быть на репетиции через пятнадцать минут, сэр. – Я достал вашу одежду. Если вы примете ванну прямо сейчас, то успеете как раз вовремя.
***
Ну конечно, я принял участие и в репетиции, и во всём остальном, что происходило днём и вечером. Честно говоря, я рад был отвлечься. Огуречное действо проходило, казалось, вполне сносно, насколько я мог судить, на меня произвёл неизгладимое впечатление танец, который хор леди репетировал, пока я был далеко-далеко в стране сновидений.
Джозефина очень настойчиво добивалась того, чтобы я произносил текст, как она говорила, не заглядывая в книжку. Меня никогда нельзя было причислить к тем, кто часто заглядывает в книжки – к величайшему сожалению моих школьных учителей, оксфордского профессора и леди Флоренс Крэй, например. Вот Дживса, думал я, с большей вероятностью можно обвинить в этом. Он ведь такой начитанный. Если бы Дживс предложил свои услуги в качестве ходячей энциклопедии, закрылась бы куча библиотек. Я подумал, что и правда восхищён им. Как прекрасно было бы, если бы Дживс убаюкивал меня звуком своего голоса, читая наизусть произведения Шекспира, или «Илиаду» в оригинале, или периодическую таблицу по памяти, если на то пошло. Если бы только это был он, с его замечательным умом…
После таких слов вы можете предположить, что у вашего покорного слуги не все дома. Это всё любовь. Ну, если вы догадались, вас нужно наградить главным призом за внимательное чтение предыдущеё части моего рассказа. Я тонул, как «Титаник», и был так же заполнен до краёв.
Каждое, даже самое незначительное воспоминание, которое было у меня о Дживсе, становилось бесценным, как будто я мог построить алтарь в честь его великолепия у себя в голове. Каждое слово отдавалось безумной любовью, каждое выражение тщательно сохранялось для последующего обожания. Я думал о моментах, которые мы проводили вместе, обо всех тех небрежных прикосновениях, пока я одевался, уютных вечерах в квартире и болтовне в ванной. Я составлял своё кино из этих воспоминаний, лелея в сердце каждый момент, который мы проводили вместе, и выговаривал себе за то, что никогда толком не понимал, какими особенными и значимыми они были. Вообще-то, это была не такая уж плохая работа за шесть часов репетиционного мечтания. Удивительно, на что способен парень, если решится на такое.

Странно, однако, что как раз в то время, когда в моей груди цвели нежнейшие чувства, я не мог позволить себе наслаждаться ими. После крайне удачного спасения этим утром я был очень осторожен со всем, что говорил в присутствии Дживса. По правде говоря, я не мог заставить себя разговориться. Того, что я произносил, да пары случайных шуток было вполне достаточно для поддержания разговора, когда дело касалось меня как нанимателя, а его как камердинера – и я пытался найти хоть сколько-нибудь счастья в его близости, как мышь, ищущая крошки под банкетным столом. Конечно, это было лучше, чем забиться в нору под плинтусом и вообще не найти сыра, думалось мне.
Ну да, конечно, было бы логично вернуться к нашему привычному modus operandi, но что-то в состоянии томящегося от любви Вустера находило эту идею почти немыслимой. Я прочно застрял под плинтусом (выражаясь фигурально, само собой).
Каждый раз, когда я видел Дживса, ладони мои покрывались потом, и я не смел взглянуть ему в глаза, боясь, что он сразу же прочитает в моём взгляде все мои восторженные лихорадочные мысли о нём. В общем-то, я и так не отличаюсь особым красноречием, но я открыто признаю, что мои способности по части разговоров с Дживсом в тот день заставили бы мистера Дарвина почесать голову и вернуться к своему фамильному древу. Я был настолько поглощён созерцанием благородного профиля моего камердинера, его энергичной фигуры и почти балетной грации, одновременно ужасаясь своим действиям, что на формулирование предложений не оставалось никаких нейронов. Ни единого.
Не все было спокойно в вустеровском королевстве, и когда среда превратилась в четверг, я начал понимать, что этот самый мистер Шекспир знал толк, когда писал печальные сонеты о томящихся сердцах. Сердце моё ох как болело, и я был вполне уверен, что никакие стихотворения не облегчат его страдания. Только камердинеру моей мечты было это под силу, но этого никогда не случится, строго говорил я себе.
Таким образом, цикл, состоящий из хандры, размышлений, надежд и снова хандры работал, как механизм Биг Бена или Нотр-Драма де Пари, или как там он называется. Видите ли, если в начале моя оригинальная, несколько нетрезвая реакция на влюблённость выражалась в восторге самого прекрасного сорта, то следующим утром он сменялся ужаснейшей паникой и облегчением, затем периодом рассуждений, заставивших вашего покорного слугу погрузиться в самое меланхоличное из всех возможных состояний.
В довершение всего, в четверг я узнал, что мне полагалось выучить все слова, песни и действия Нанки-Пу наизусть. За два дня! Я думал, что нельзя же огорошивать человека таким сообщением так внезапно (она могла предупредить меня хотя бы на вчерашней репетиции), и я прямо высказал это Джозефине. Не то чтобы мои строгие слова возымели действие – она просто закатила глаза и спросила, присутствовали ли мои мозги на репетициях в течение прошедших двух дней, или же моё тело и связки управлялись внешней силой. В принципе, у меня был готов ответ на такой случай, но я решил промолчать; у томящегося от любви Вустера нет склонности спорить, когда он в печали. Вместо этого я лишь добавил заучивание этой чертовщины в свой список забот, сразу после помолвки с Гонорией (которая занимала пугающе мало эфирного времени, если подумать) и беспомощной любви к своему камердинеру.
С песнями особых проблем не было – голова моя устроена так, что с лёгкостью может поймать весёлую мелодию, с движениями тоже всё было не так уж плохо. Проблема была в этих репликах – целых акрах реплик – и, по правде сказать, очень немногие несли какой-то смысл. В нормальных обстоятельствах я, возможно, справился бы с непосильной задачей по запоминанию всей этой викторианской болтовни мистера Гилберта, если бы действительно попробовал, хоть это и было бы нелегко. Однако в данный момент, когда мой ум и сердце были переполнены самой настойчивой и неотложной безответной любовью, шансов что-либо выучить у меня было не больше, чем у апокрифического животного из семейства кошачьих в обиталище дьявола. А кстати, это о чём речь? И это действительно было ужасно.
После нескольких моих неудачных попыток сыграть сцену, не заглядывая в либри-как-его-там, Джозефина, казалось, дошла до ручки. Её поддержала Гонория, которая тоже была далеко не лестного мнения относительно исполнения Вустера, скажу я вам. Поэтому по решению этих двух гарпий я был отослан к себе в комнату со строгим наказом выучить весь первый акт, иначе останусь без ужина.
Я осторожно открыл дверь, надеясь найти комнату пустой - Дживс полагал, что я буду занят ещё по крайней мере часа на два. Конечно, мне не повезло.

- Добрый день, сэр, - сказал он, материализуясь в гостиной, чтобы встретить меня у двери. Дживс, как всегда, выглядел божественно в своей идеально накрахмаленной рубашке и с безукоризненной причёской. О, как мне хотелось смять эту рубашку, растрепать эти волосы!
Вместо этого я постарался свести контакт к минимуму (как печально).
- Добрый. Э-м, я, наверное, должен засесть за учёбу. Меня отослала сюда пораньше её Королевское Начальничество, - сказал я, пытаясь пошутить.
- Понимаю, сэр. Могу я спросить, как продвигаются репетиции в последние несколько дней?
По крайней мере, на эту тему я мог говорить, не опасаясь неловких ситуаций.
- О, похоже, довольно неплохо, - сказал я, хотя был уверен, что выглядел при этом крайне мрачным, - с большей частью песен я справляюсь нормально.
- В этом я не сомневался, сэр, - сказал Дживс почти сердечно, - а могу ли я спросить, как другие исполнители справляются со своими партиями?
Тут я должен был остановиться и подумать. Видите ли, я был слишком поглощён тем, чтобы держаться на плаву со своей долей всё время болтаться на сцене, в то же время испытывая тяжкие страдания, и не особо замечал, что делали остальные. Однако я изо всех сил напряг мозги, чтобы ответить на вопрос. Я очень сомневался насчёт того, стоит ли говорить с Дживсом, но в то же время был совершенно неспособен отказать ему в ответе, в результате чего обнаружил, что фактически беседую со своим возлюбленным.
- Э-э, в целом нормально, - выдавил из себя я. – Мадлен жутко нравится быть чокнутой японской девушкой, у неё, в общем-то, довольно приятный голосок. Конечно, шепелявит она так, что слов не разобрать, но это мелочи, правда ведь?
- Именно, сэр, - не очень уж убедительно сказал Дживс.
- Таппи любуется собой, выглядит он более напыщенным, чем когда-либо. В самом деле, «Первобытный протоплазменный предок!»*. Бинго, естественно, всё время вертится вокруг Джозефины, как потерявшийся щенок. Понятия не имею, что он нашёл в этой женщине, Дживс. Помолвиться с этим старшиной было бы смерти подобно.
Тут Дживс одарил меня выразительным взглядом, при котором он слегка морщит губы, что я нахожу особенно прелестным - так что я воспользовался возможностью повосхищаться им несколько сентиментальных мгновений. Однако в то же время это специфическое выражение напомнило мне о собственном плачевном состоянии по части помолвки.
- О, и Гонория… она прекрасна в своей роли, Дживс. Я никогда прежде не встречал молодую женщину, которая настолько готова к вдовьей участи, - добавил я без особого удовольствия.
Дживс посмотрел на меня так, что взгляд его на мгновение показался мне обеспокоенным.
- Если мне будет позволено заметить, сэр, в последние несколько дней вы были нехарактерно спокойны относительно своей помолвки с мисс Глоссоп…
- О… неужели? – полагаю, что правда, если подумать. – Да, да, возможно, - сказал я неопределённо. – Человек всегда сосредотачивается на самой серьёзной ране, я думаю. Места для других не остаётся…
- На самой серьёзной ране? – переспросил Дживс.
- О, пустяки, правда, пустяки, - поспешно ответил я. Я действительно ругал себя; следовало быть осторожнее.
- Очень хорошо, сэр. А могу я спросить, как справляется со своей ролью мистер Финк-Ноттл?
- А, Гасси? – я должен был хорошенько подумать над этим. – Ну… в течение прошедших нескольких дней он был тут, а это уже определённый успех, правда ведь? Но у бедняги, кажется, нелады с горлом, вот он и не пел. Он говорит, что, конечно же, усиленно занимается наедине с Дейдрой и фортепиано, но бережёт связки для дальнейшего пения, как считают остальные.
- Понимаю, сэр, - со значением сказал Дживс.
- Что ты имеешь в виду, Дживс?
- Надеюсь, мои опасения не оправдаются, сэр, но меня беспокоит странная склонность мистера Финг-Ноттла избегать любого вида вокальной деятельности на публике до настоящего времени. Мы оба знаем, как высоко мисс Бассет ценит его участие в этой конкретной постановке, особенно вследствие предсказаний некоей мадам Осирис.
- О, чепуха, Дживс, - сказал я, - с Гасси всё будет в порядке. Всякие неполадки с горлом случаются и у более великих людей в подобных ситуациях. Он уверяет меня, что будет в норме как раз к субботе.
- Как скажете, сэр, - ответил Дживс без всякой уверенности. Я воспринял это как сигнал к тому, чтобы сменить тему, пока моё самообладание полностью не истощилось, и я не согласился в конце концов со всеми предложениями моего соблазнительного камердинера. А вдруг и он согласится на…
Я остановил ход мыслей как раз вовремя.
- Ну, как я и сказал, лучше мне сейчас засесть за это дело, Дживс, - я со значением махнул своим либри-как-его-там и стрелой помчался к дивану у окна.
- Очень хорошо, сэр.
Я с серьёзным видом уселся, открыл книгу и попытался выучить свои реплики. В самом деле попытался. Я пробежал глазами все слова, прочитал их задом наперёд, боком и даже слева направо, но маленькие гадёныши не запоминались. Каждый раз, когда я думал, что мне удалось вдолбить отрывок в свою башку, я отводил взгляд от книги, чтобы повторить наизусть и – пуф! Забыл. Как будто я вообще никогда не видел эти строки.
После по крайней мере получаса такой бесплодной деятельности я в расстройстве воскликнул:
- О, я никогда не смогу это запомнить, безнадёжно! – ни к кому конкретно не обращаясь.
Дживс появился из ниоткуда, готовый разделить мои тревоги.
- Вы выглядите взволнованным, сэр.
- Да, Дживс, да, - с отчаянием ответил я. – Эта ужасная дребедень состоится через два дня, а я ни за что не запомню все эти реплики. Иду на дно; всё кончено. После этого Бертрам больше никогда не сможет показать нос на публике, - я раздражённо вздохнул и скрестил все свои конечности одновременно.

Дживс на мгновение задумался, а потом предложил:
- Если процесс запоминания представляется вам трудным, сэр, то, возможно, я смогу помочь вам.
- Помочь мне, Дживс? – сказал я, глядя на своего камердинера большими непонимающими глазами. – Если только ты сумеешь выучить всё это за меня, а потом волшебным образом передашь эти знания от своего чудесного питаемого рыбой мозга в мою ничтожную порцию пуха между ушей.
- Интересная идея, сэр, но я имел в виду менее мистический метод. Я ссылался лишь на тот факт, что зачастую легче выучить роль, если читать реплики громко и создавать внешние ссылки и ассоциации с отдельными строчками, что действует как подсказки. Мы могли бы вместе разобрать сценарий и выстроить такие подсказки, чтобы подготовить вас к вечерней репетиции.
Эта идея казалась моим единственным спасением. Фактически, я был настолько убеждён в необходимости испробовать это (или что-то наподобие), что моё решение о том, будто Дживса надо избегать, осталось в стороне.
- Отлично, Дживс. Остаётся надеяться, что это поможет, - согласился я.
Дживс извлёк другую копию либри-как-его-там из ниоткуда, убрал из центра комнаты стулья и журнальный столик, оставив только диван, на котором я сидел. Я с обожанием смотрел на него, когда он скользил вокруг, и примерно в сто пятьдесят второй раз за день подумал, какое в самом деле чудо – мой камердинер.
Он предложил мне встать, а затем прочитал вслух первую реплику:
- И что за дело может быть у вас с Юм-Юм?
Мне показалось, что я знаю эту часть; я смотрел на неё по крайней мере все прошедшие полчаса.
- Ну, хм… - начал я. – О! Я знаю. «Год назад я был членом группы какого-то там города».
- Титипу, сэр, - поправил Дживс. – Легче запомнить, если вы будете думать о маленькой птице лазоревке, которая летает над сценой, щебечет и делает нечто неприличное на голову мисс Хотон-Райт, - после этого он принял совершенно невинное выражение, как будто такая идея никогда не придёт в его уважаемую голову.
- Святые угодники, Дживс! Как здорово, - захохотал я, - теперь я точно запомню эту часть.
- Рад слышать, сэр, - несколько самодовольно ответил Дживс.
Я попытался продолжить диалог:
- И затем… Ах, да! «Я узнал, что Юм-Юм была помолвлена с Ко-Ко, бедным портным, и понял, что мой… моё…» Мой что? Моя кепка? Мой тромбон? «..и понял, что что-то моё было бесполезно…», - я вновь обратился к Дживсу за помощью.
- Ваш ансамбль, сэр, - пришёл на выручку Дживс. – Здесь помогла бы связь между занятием Ко-Ко как производителя одежды и тем, что он, несомненно, составит – костюмным ансамблем, например.
- О да, прекрасно, Дживс! – воскликнул я, очень сильно поражённый. – Звучит почти как будто реплики были запланированы так изначально.
- В самом деле, сэр. Это практически сверхъестественно.
Мы продолжали в том же ключе: Дживс делал множество ужасно полезных предложений для размещения текста между ушами Вустера, и я не заметил, как мы прошли и продекламировали довольно много сцен, сначала осваивая текст, а затем повторяя каждую часть несколько раз не подглядывая. Дживс проделал удивительную работу, исполнив роли всех остальных персонажей, и я начинал чувствовать себя немного счастливее, может, даже немного увереннее.
Мы только приступили к одной из заключительных сцен акта, как я понял, что великолепный план Дживса вовлекал вашего покорного слугу в неловкую ситуацию – мы с головой окунулись в любовную сцену между героем и героиней. Естественно, лошади, которые тянули мой словесный экипаж, пришли в ярость и встревожились из-за раскинувшейся перед ними местности, но я не видел способа, чтобы остановить поток событий, не попав в затруднительное положение.
Эта часть сценария не представлялась мне такой интимной, когда я читал её с Мадлен в пещероподобном зале на нижнем этаже, но сейчас, находясь в одной комнате с Дживсом, я взглянул на эти слова совершенно по-другому. Я спросил себя, сумею ли я пройти через это без того, чтобы открыть глубоко запрятанную тайну о том, что Б. Вустер чувствует к своему изумительному камердинеру.
Не имея, однако, другого выхода, я вернулся к сценарию.
- «Несколько лет назад я имел несчастье очаровать Катишу, пожилую леди из двора моего отца. Она неверно истолковала мою обычную учтивость, приняв её за выражение привязанности, и потребовала на ней жениться, согласно отцовскому закону. Мой отец, Луций Юний Брут…» Послушай, Дживс, это ведь, наверное, один из тех пареньков, которые были римскими императорами, тебе не кажется? – ответом мне были молчание Дживса и его приподнятая бровь. – А, ну да, продолжим… «Он приказал мне жениться на ней в течение недели, или меня ждёт позорная смерть на эшафоте. Той ночью я сбежал из двора и, переодевшись вторым тромбонистом, примкнул к ансамблю, в котором вы и нашли меня, когда мне посчастливилось вас увидеть!», - усмешка, мелькнувшая на моём лице, была не просто частью актёрской игры – страдал я от любви или нет, но было несомненно, что Дживс дарил мне так много счастья.
- «Будьте любезны, ваше высочество, не стойте так близко. Законы против флирта чрезмерно строги», - Дживс произнёс реплику с апломбом, но я заметил, что он фактически проигнорировал ремарку «отступает», вместо этого спокойно оставшись рядом со мной. Он также интересно акцентировал слово «чрезмерно» - если уж на то пошло, он находил все эти глупые законы просто смехотворными.
- «Но мы совсем одни, никто нас не увидит», - как верно. И, к сожалению, как бессмысленно.
- «Флирт – это высший пилотаж» - свободно начал я. – Слушай-ка, Дживс, здорово сказано, правда? Высший пилотаж – это, с одной стороны, опасно, а с другой – захватывающе.
- Несомненно, сэр. Очень забавно.
- Ну, думаю, захватывающе – лучше.
- Именно, сэр, - тут он снова указал на книгу; я подумал, что его опять огорчило что-то в следующей реплике. – «А мы должны повиноваться закону».
- «Шуты придумывают законы!», - произнёс я с большим энтузиазмом. Полагаю, понятно, почему, учитывая положение, в котором мог бы оказаться парень с моими наклонностями. Казалось таким несправедливым, что правительство суёт нос в то, что двое парней делают или, может, не делают наедине. Это не их собачье дело!
- «Мне хотелось бы, но этому не бывать», - довольно мягко сказал Дживс, почти как если бы он пытался удостовериться, понял ли я что-то.

- «Если бы не это, как бы мы могли быть счастливы», - о да, как я этого хотел!
- «Действительно, счастливы», - произнёс Дживс тоном, который моим чересчур восприимчивым в данный момент ушам показался нежным и сердечным, почти как будто он и правда имел это в виду. Взгляд его синих глаз, сосредоточенный на мне, и его выражение таили вопрос, готовый сорваться с этих прекрасных безмолвных губ.
Я колебался; горло сжалось, глаза были так прочно пойманы пристальным взглядом Дживса, что я, наверное, не посмотрел бы на текст, даже если бы пожелал. Как мне хотелось преодолеть то небольшое расстояние, которое нас разделяло, обнять его, поцеловать, признаться ему в любви. Дживс был всего лишь на расстоянии вытянутой руки, но, возможно, между нами лежали сотни миль; я не мог, я не осмеливался.
Дживс, казалось, ждал чего-то. Я не был полностью уверен, читать ли мне следующую реплику. Многозначительное выражение не покидало его черт; его взгляд сосредоточился на мне с таким ожиданием, которое уместно лишь по отношению к действиям самых выдающихся в мире людей.
Наконец он отвёл взгляд. Момент был потерян. Интересно, сжалился ли Дживс надо мной, поняв, что Бертрам просто-напросто ни о чём не догадался, даже если он молча желал, чтобы я сделал этот шаг. Его губы изогнулись, выражая одновременно и грусть, и нежность.
- Я считаю, вы делаете превосходные успехи, сэр, - сказал мой камердинер, - и предлагаю на этом остановиться, чтобы дать материалу закрепиться у вас в памяти.
- Отлично, Дживс, - сказал я, как обычно благодарный ему за то, что он подавал мне руку и вытаскивал меня из любого болота, в которое я оказывался уже почти затянутым. – И, Дживс… Спасибо.
- Всегда рад услужить вам, сэр, - сказал он, и слова прозвучали так, как будто он вкладывал в них очень много смысла.

*Цитата из «Микадо» - той пьесы, которую они ставят.

Глава 5 - "Репетиция и Разгром"

Когда пришла пятница, страсти в этом сумасшедшем салате накалились не на шутку. Страх перед публичным унижением, очевидно, волшебным образом подействовал даже на самого неожиданного из кандидатов, и в чудесной гостинице Спиндл-Торп шагу нельзя было ступить, не наткнувшись на дамочек, красящих волосы, импровизированные репетиции, которые сильно расстраивали гостиничную кошку (она привыкла спать на крышке фортепиано, греясь в солнечных лучах, и не радовалась, когда её сон прерывали колебания, достойные высшего бала по шкале Рихтера) и внушительного вида парней, практикующих изящные танцы на веранде. Если бы здесь присутствовал отец Гонории, он сделал бы очень нелицеприятные выводы о психическом здоровье всех участников действа. К счастью, его тут не было, а у нас была оборонительная линия против любых импровизаций в виде вышеупомянутого недовольного представителя семейства кошачьих.
Благодаря бесценной помощи Дживса и его чертовски умным методам запоминания я к тому времени чувствовал себя довольно сносно. Сказать «уверенно» было бы преувеличением, «да всё путём» было бы ещё большим преувеличением, но чёрная туча неизбежной гибели немного отошла от горизонта Вустера, и метафорическая метеостанция лишь сообщала об облачности с прояснениями и некоторой долей вероятности дождя в течение дня.
Упомянутый дождь, однако, пригрозил стать ливнем, когда я узнал, что генеральная репетиция будет публичной. В самом деле, Джозефина пригласила бумагомарательницу из местной газеты посмотреть на наши усилия, чтобы она протолкнула в местную газету жалкую рецензию и заманила на наш завтрашний провал зрителей. Перспектива быть опозоренным не только в глазах непосредственных свидетелей, но и в печати, только усугубляла мои страдания – о чём я и сообщил Дживсу после завтрака, пока он приводил в порядок мой текст.
- Я понимаю ваш страх, сэр, - сказал он. – Но, если позволите выразить свою точку зрения, я всё ещё придерживаюсь мнения, что вы выступите превосходно.
- Ну, в тебе больше уверенности, чем во мне, Дживс, - хмуро ответил я, хотя был крайне тронут тем, что это чудо среди людей, зеница моего ока мог ожидать, что я на что-то способен. С другой стороны, поддержка Дживса только усиливала мой страх – последнее, чего я бы хотел, это разочаровать его. Однако, чтобы паника не отразилась на лице Вустера, я решил, что было бы благоразумнее сменить тему.
- Ну так что мне теперь приказано делать, Дживс?
Мой камердинер бросил взгляд на ряд зловещих цветных квадратиков, которые как по волшебству всегда оказывались на расстоянии вытянутой руки.
- Через несколько минут вы должны явиться на примерку костюма, сэр. Должен ли я вас сопровождать?
Повисла пауза, в течение которой я обдумывал свой ответ. С тех пор как со мной случилась эта штука – влюблённость, я понял, что ни на какой вопрос теперь нет однозначного ответа. Это было и правда чертовски трудно – как будто я обнаружил, что коридор вдруг принял форму Кноссоского лабиринта. Или Кноссийского? Или, может, Кноссовского? В общем, как будто между пунктами А и Б вместо прямого и лёгкого пути возник большой весёлый лабиринт, снабжённый громадным монстром, прячущимся за углом и готовым обрушить все беды на путешественника, который свернёт не туда. Под бедами тут, конечно, подразумевается риск того, что Дживс уйдёт от меня, как только узнает о текущем состоянии привязанностей Вустера. Мне казалось, будто я слышу, как мистер Минотавр точит резцы о карборунд каждый раз, стоит мне только открыть рот, хоть я и старался не терять нить повествования.
Я знал, что осторожность лишней не бывает, поэтому, оказавшись на очередной развилке, я взвесил все «за» и «против». Доводы «против» были достаточно очевидны – святые небеса, если помощь Дживса в раздевании и одевании меня утром, перед обедом и перед сном не была достаточным испытанием вустеровской воли, почему бы не добавить некоторой театральной полунаготы для пущего веселья? Это будет здорово и безопасно. Ха-ха…
Доводы «за»? Ну, я полагаю, они говорят сами за себя – каждый миг, проведённый в компании Дживса, должен восприниматься как бесценное сокровище; храниться на случай, когда тёмной ночью двуспальная кровать внезапно покажется слишком большой – что, собственно, и случалось в последнее время, при отсутствии всяких изменений в действительной величине мебели (утром Дживс по моей просьбе измерил подозрительный диван).
Разумнее всего было бы дать доводам «против» победить, но разумность никогда не была верной спутницей Бертрама. Кроме того, во мне проснулась жадность. Принятое мною вчера железное решение - избегать встреч с Дживсом любой ценой – к тому времени уже уступило место желанию следовать за ним всюду, как потерявшийся щенок, который подозревает, что у объекта его привязанности к тому же полфунта сырого мяса припрятано в кармане. Намного более опасный modus operandi, но приверженец «железного решения», наверное, просто не моя роль – да спросите любого, кто видел, как я пытался отказаться от игры в блошки в минувший Великий пост. Как вышеупомянутый щенок, я был склонен вилять своим метафорическим хвостом всякий раз, когда Дживс был рядом, и чахнуть, когда его не было.
Я принял меры для того, чтобы лицо моё не приняло сентиментальное выражение, которым знамениты виляющие хвостом щенки, и нагло отрицал свою вину в пренебрежении некоторыми решениями.
- Да, Дживс, я бы хотел, чтобы ты пошёл со мной, - ответил я. – В конце концов, кто-то ведь должен знать, как завязываются эти забавные японские пояса и всё прочее, и я полагаю, что как раз ты это знаешь.
- Очень хорошо, сэр, - сказал Дживс, и губы его дрогнули. Это довольное выражение лица вряд ли смог бы оправдать комплимент об умении завязывать узлы по-восточному.
Мы пошли вниз, но были атакованы необычайной какофонией, исходящей из нижних комнат. Этот шум вызывал мысли о серьёзной аварии на нефтяной фабрике или о том, что скрипач решил подтянуть струны. Дживса это лишь немного удивило, тогда как я был совершенно озадачен.
Всё обнаружилось, когда мы вошли в танцевальный зал и увидели разношёрстную команду так называемых музыкантов, столпившихся вокруг Дейдры и прячущихся за флажками, прикреплёнными к их пюпитрам. Флажки гласили: «Ансамбль Спиндл-Торпа». Надписи были вышиты золотистыми нитями с усердием, которое обычно проявляют при работе над подушечками для коленопреклонения в ближайшей приходской церкви.
Ансамбль насчитывал в общей сложности четырнадцать человек. Он была с избытком укомплектован толстыми трубачами, обычно дудящими под дождём на сцене в парке, и не снабжена напыщенной, величественной струнной группой, которую все ожидают увидеть в оркестре на променадах. В действительности струнники были представлены горсткой сморщенных старушек, которые, прищуриваясь, смотрели сквозь очень толстые очки на ноты перед ними, и точность этих нот меркла перед силой вибрато, которое, я уверен, в большей степени было следствием возраста и дрожи в руках, чем выразительным приёмом. В этом сборище были ещё несколько крошечных перепуганных флейтистов и мальчик, который мог с лёгкостью исчезнуть в литаврах, на которых ему полагалось играть, без особой надежды на возвращение оттуда, если под рукой не окажется верёвки.
Я выкроил немного времени, чтобы рассмотреть этот умопомрачительный коллектив, однако именно в этот момент Джозефина сбила меня с ног, как ураган, использующий в своих интересах область низкого давления над Карибским морем.
- Так вот вы где, Бертрам! – воскликнула она. – Примерка костюмов началась полчаса назад.
Я хотел было поспорить с этим утверждением, когда заметил, что Дживс с невинным видом развернул таблицу с графиком пыток и изучил его, с головой окунувшись в это дело, а потом показал бумагу Джозефине и мне. Даже тому, кто не привык иметь дело со столь сложными чертежами, было ясно как день, что расписание на пятницу начинается с примерки костюмов в десять утра – точно такое время показывали карманные часы Вустера эту минуту.
- Ну, Гонория решила сдвинуть расписание, - сказала Джозефина, почти оправдываясь, и, вероятно, досадуя, что её взяли за рога. – Не я это придумала. Но вы так или иначе должны быть в чайной комнате прямо сейчас. Полагаю, ваш слуга собирается тихо и молча помогать нам?
- Как скажете, мадам, - спокойно ответил Дживс, в то время как я кипел от возмущения. Я не мог не думать о том, что если бы если Дживс спел всю эту штуку сам, было бы намного лучше; способности Джозефины по части кастинга просто смехотворны перед талантами Дживса.
Я увидел, как с губ Джозефины едва не слетело «пошевеливайтесь», но оно было подавлено вежливо поднявшейся на бесконечно малую долю дюйма левой бровью Дживса. В этом неизмеримо уважительном выражении его лица одновременно читалось «только посмейте».

Мы направились в чайную комнату, как нам и было велено, и обнаружили приветливый зал, завешанный ситцем и кружевами, чем-то напоминающий пещеру Аладдина. Или даже павильон мадам Осирис, подумал я, возвращаясь воспоминаниями к роковым событиям минувшей недели. Взад и вперёд, как по рельсам, сновала команда пышных женщин, нагружённых невероятными предметами одежды экзотических цветов; груды столь же яркой ткани были свалены на пол и на столы, а рядом стояли парни в одном нижнем белье. Из-за близости портновских булавок к их розовой коже выглядели они довольно встревоженными.
Меня приветствовала круглая весёлая женщина с явным прибрежным выговором:
- А-а-а, это вы, юноша, играете Нанки-пу, да? Вставайте-ка туда и будьте хорошим мальчиком. Не надо стесняться – я всю жизнь была медсестрой. Норма на это уже насмотрелась!
Она заговорщически усмехнулась. Дживс слегка побледнел от беспрецедентной фамильярности этой женщины, но я нисколько не возражал. Мне предстояло совсем скоро пожертвовать всем своим достоинством и выставить себя на публике полным кретином, так что и сейчас нет нужды в почтительном обращении.
Я проковылял к ряду полуодетых парней, и пока Норма бегала за измерительной лентой, Дживс помог мне пополнить их ряды. Она несколько раз одобрительно кивнула, записав вустеровские пропорции, а потом понеслась к прогибающейся под тяжестью костюмов вешалке, чтобы что-то выбрать. Дживс, у которого был пунктик всё контролировать лично, последовал за этой доброй женщиной. Конечно, для моего камердинера характерны весьма строгие взгляды насчёт того, что я должен и не должен носить, и, по-видимому, он почувствовал, что Нанки-Пу тоже входит в обширный круг его обязанностей.
Таким образом, мне пока нечего было надеть и некуда пойти, как говорят американцы, поэтому единственное, что мне оставалось – это болтать с остальными парнями.
- Привет, ребята! – радостно прокричал я, думая о том, во что мы могли бы поиграть, чтобы скоротать время.
Правда, в ответ я получил лишь несколько рассеянных кивков. Проблема, видите ли, в том, что с каждой жертвой занималась по крайней мере одна портниха, а то и целая стайка. Видимо, их муки начались раньше, потому что они уже прошли стадию «осмотр-и-ожидание» и перешли к уколоизбегательной части процесса. Никто, казалось, не был настроен болтать, все сосредоточили всю свою энергию на том, чтобы следить за движениями острых металлических штуковин. Не то чтобы я их виню, нет; некоторые из тех женщин были, мягко говоря, близоруки.
На другом конце комнаты Дживс и Норма, казалось, были заняты оживлёнными дебатами по поводу вязаных шапок. Из этого я заключил, что Норма храбрее меня, раз она в споре с Дживсом дошла до стадии жестикуляции, а также что в ближайшем будущем никакой одежды мне не видать.
Поэтому на некоторое время я был оставлен наедине со своими мыслями, и, учитывая моё недавнее довольно драматическое открытие неправильной и привлекательной стороны вещей, вполне объяснимо что глаза Вустера, принялись блуждать от одного частично одетого парня к другому.
Прежде чем поподробнее рассказать об этом, я хочу сделать примечание, чтобы вы не поняли меня превратно. Я не превратился в похотливое животное, которое бросается на всех без разбора, – мне нужен был только один человек, и он стоял по другую сторону комнаты, полностью одетый.
Нет, это было из чистого любопытства. Я лишь хотел немного сориентироваться в этом новом мире пристрастия к парням, прежде чем броситься туда очертя голову и потеряться без карты. Подобно тому, как другие трутни считали, что те отвратительные открытки были просто супер, даже при том, что они никогда не встречали тех девушек, я подумал, что будет полезно поглядеть на нескольких парней и изучить общую географию и разнообразие рельефа, не вступая в непосредственный контакт. Крошечная, смехотворно чем-то обнадёженная часть моего мозга говорила, что такие знания были бы чертовски полезны, если бы мой прекрасный камердинер когда-либо оценил отношение к нему Вустера, но я попытался сдержать этот голос, убеждая себя, что это я преследую лишь образовательные цели. Вот уже добрый десяток лет как я их не преследовал, по правде говоря.
Весь отряд был, конечно, в соответствии со всеми приличиями одет в майки и трусы, не было ничего такого, чего бы я не видел раньше – просто прежде я никогда не приглядывался специально. Разумеется, любое из этих глубокомысленных наблюдений я бы с радостью отдал за то, чтобы хотя бы мельком взглянуть на левую лодыжку Дживса, но её, к сожалению, видно не было. Нет, как я уже говорил, я пытался подойти к своим наблюдениям с научной точки зрения, не примешивая любовь и корыстные интересы.
Итак, пытаясь всё систематизировать, я заметил несколько вещей. Прежде всего, парни как вид радовали глаз: надёжные, привлекательные и без всяких пугающих сюрпризов, со смутной аурой обаяния вокруг себя. Ни один из представленных экземпляров, по правде говоря, не претендовал на увековечение себя в мраморе, но все они выглядели здоровыми и довольно симпатичными.
У каждого, конечно, были свои отличительные черты: у Гасси изящные плечи, но заметно выпирающие колени, у Боко широченная грудь, но конечности длиннее, чем у среднестатистического орангутанга, а у Таппи в полураздетом виде заметен живот, хотя ему можно давать приз за мягкость кожи.
Все они были – ну, по-своему – в хорошей форме, и хотя мысль о ком-то из трутней en dishabillé никак не влияла на пульс и поясницу Вустера, саму идею можно было спокойно принять.
Суммировав все эти наблюдения, я с облегчением вздохнул и посчитал свои пророческие исследования успешными. Это лишь подкрепило убеждение, к которому я пришёл во вторник ночью на берегу, что не могло не радовать; я не хотел бы думать, что был просто напуган видом двух потенциальных супруг. Забавно, но это так же позволило мне почувствовать себя немного ближе к Дживсу - должно быть, сейчас у меня имелись веские основания томиться по нему. В конце концов, всем ведь нравится чувствовать свою правоту, а я как раз начал осваиваться в своём удручённо-подавленно-безответном состоянии.
Как раз в то самое время, когда я пришёл к этому неутешительному выводу, причина вышеупомянутого у. п. б. состояния вернулась, неся груду ткани, в сопровождении Нормы. У последней было отчётливое выражение лица человека, чей артистический порыв был подвергнут жёсткой цензуре – вроде как у дамы-питона, которой только что сказали, что змеиная кожа не в моде в этом сезоне. Мой очаровательный камердинер выглядел как всегда непроницаемо, но интересно, было ли совпадением то, что, когда наши глаза встретились, он окинул взглядом всех раздетых парней, а затем снова посмотрел на меня с легчайшим намёком на улыбку? Совпадение или нет, но это заставило меня залиться румянцем по то место, где остро ощущалась нехватка воротника. Он что, чёртов экстрасенс или гадалка? Я вас спрашиваю.
В мгновение ока Дживс облачил меня в какое-то необыкновенное одеяние с бо ́льшим количеством завязок и кисточек, чем положено среднестатистической рождественской индейке. Я лишь примерно знал о том, что надевалось на вустеровское туловище, поэтому, когда Дживс подвёл меня к зеркалу, то, что я там увидел, стало для меня большой неожиданностью». А увидел я просто превосходный ансамбль в красных и золотых тонах.
- Слушай-ка, Дживс! Довольно модно, да? – я подпрыгнул, поворачиваясь перед зеркалом так и сяк.
- Это будет ваш костюм для второго акта, сэр, когда обнаружится королевский статус Нанки-Пу. Миссис Браун также будет использовать детали этой одежды при пошиве вашего костюма для первого акта, - тут он кивнул на Норму. – Мы рады, что заслужили ваше одобрение, сэр.
- Да-да! Я даже думаю, что мог бы включить некоторую японскую нотку в ежедневный вустеровский гардероб!
За этим последовало выразительное молчание.
- Не думаю, что это приемлемо, сэр, - сказал Дживс тоном, который не терпел никаких возражений.
Конечно, я не хотел размолвки с ним – она ведь не способствовала бы разрешению обморочного и подавленного дела – так что я легко сдался, немного, однако, жалея о том, что в мегаполисе придётся обойтись без весёленькой шапочки.
- Ну, возможно, и нет. Но, может, я буду использовать его в качестве маскарадного костюма?.. – если бы я был женщиной, я бы захлопал ресницами, но Дживс, кажется, и так уловил суть.
- Замечательная идея, сэр, - согласился он, - я приму меры, чтобы приобрести костюм после представления.

За этим последовал изысканно мучительный период, когда гладкие, умелые руки Дживса порхали под одеждой и над ней, приближаясь на опасно близкое расстояние к различным частям анатомии Вустера, заставляя их вздрагивать в ожидании его почти-прикосновения. Естественно, Дживс держал дистанцию и стоял на шаг от меня, не выходя за рамки приличия, но я прямо-таки трепетал от подавляемого чего-то там. Фактически, я даже не заметил, как весь стал блестеть от ужасно острых металлических булавок, пока он не отстранился от плода своих усилий и не кивнул, довольный линией кромки - большей ровности нельзя было бы добиться и с помощью спиртового уровня.
- О! Да он ведёт себя как мужчина! – сказала Норма, по-своему выказывая восхищение.
- Не сомневаюсь, что мистера Вустера можно характеризовать таким образом с высокой долей уверенности, - ответил Дживс немного надменно. – Также очевидно, что он не вздрагивает во время прикалывания булавок.
Тут на лице Дживса показалось выражение надутой лягушки, которое так контрастировало с громким пошлым сдавленным смехом Нормы. Я вопросительно посмотрел на Дживса, но он мне ничего не объяснил и лишь одарил меня одной из своих крошечных не-совсем-улыбок, которая заставила мои внутренности превратиться в желе, а меня – забыть о том, над чем именно смеялась Норма.
С костюмами было покончено, и у нас осталось в запасе ещё несколько часов, чтобы вдолбить ещё несколько строчек в мой котелок и немного размять голосовые связки. Бинго запыхался, потому что пытался переместить нечто похожее на настоящее вишнёвое дерево в горшке в танцевальный зал гостиницы, а Джозефина распределяла своё время между тем, что ходила с важным видом, стараясь поддерживать порядок среди членов труппы, и тем, что умасливала женщину, которую я идентифицировал как представителям местной прессы.
Вышеуказанная п. м. п. была рослой и балансировала на тонкой грани между девушкой и бой-бабой – не не совсем того же сорта, что тётушки, но что-то общее есть. Одежда её была ярких цветов, и даже в рубашке и блузке, хотя они и были в целом весьма традиционными, чувствовалось что-то экзотическое, подчёркиваемое волосами, живши своей отдельной жизнью, и которые можно было назвать пышными в прямом смысле слова. Она вытащила записную книжку и ручку, пристально поглядела на свои записи через очки-полумесяцы в перламутровой оправе, небрежно сидящие на кончике носа, словно рисковый молодой рыбак на пирсе.
Сквозь линзы глаза её сверкали чуть ли не с вызовом. Как я понял, это была женщина, которая никогда не постесняется осудить что-либо ужасное, но в то же самое время желающая как-нибудь развлечься. Я заключил, учитывая это шоу беспристрастности, что у нас теперь было в запасе тридцать секунд до крушения и пожара, вместо обычного нуля.
Когда я поделился с Дживсом этой теорией, он лишь приподнял бровь в знак несогласия и снова сказал:
- Думаю, вы выступите превосходно, сэр, - а потом повторил со мной ещё кое-какие реплики.
Это чудо ошибается крайне редко, но сейчас я и правда не знал, стоит ли ему верить.
***
Не думаю, что смогу сообщить подробности генеральной репетиции. По правде говоря, мне больно это вспоминать.
Всё, что могло пойти не так, действительно пошло не так: то, что играл оркестр, редко совпадало с тем, что пели певцы, да и ритм хромал, декорации были опрокинуты хором джентльменов, шатающихся туда-сюда в их так называемых танцах, и едва ли хоть одна реплика была произнесена без подсказок из-за кулис.
Но момент истинного ужаса настал с первым музыкальным номером Гасси. Оркестр проскрипел вступление, Дейдра махнула Гасси рукой, и…
Ничего. Он просто стоял с остекленевшими глазами, мало чем отличающимися от глаз бестолкового тритона. Вероятно, он даже брал уроки.
Дейдра испуганно махала руками снова и снова, а потом решила заставить ансамбль снова сыграть вступление. Но от Гасси по-прежнему ни звука – хотя он, казалось, всё сильнее и сильнее краснел и начал дрожать. Джозефина тем временем всё больше и больше кипятилась – я уверен, Дживс мог бы приготовить целую сковороду яиц с беконом на пару, валящем из её ушей.
Однако не успела она крикнуть «Огастус!», как Гасси разразился в высшей степени удивительной речью, стоя посреди сцены в гордом одиночестве.
- Я не буду этого делать! Не буду, не буду, не буду! – взвизгнул он. – Вы меня не заставите. Я не буду, и всё! Я не могу. Я никогда не смогу это спеть. Ни единой ноты. Как бы вы меня ни заставляли, я всё равно не смогу… и… и… Я… Я ухожу! – с этими словами он сорвал шапку с бахромой со своей головы, бросил её на сцену и понёсся по танцевальному залу к главным дверям гостиницы, не оглядываясь на ошеломленных коллег и журналистку.
После побега Гасси повисла тяжёлая тишина, все стоящие на сцене просто таращили глаза от удивления. Но тут случилась непонятная – или, я бы даже сказал, забавная вещь. Леди журналистка убрала свою записную книжку и оглядела нас. Но вот внезапно её лицо расплылось в широчайшей улыбке, и она начала аплодировать, неистово крича «Браво!» и «Бис!» всем актёрам и в частности – в сторону, куда ушёл Гасси.
Актёры удивлённо моргали и понятия не имели, что делать дальше. Однако Таппи довольно скоро сориентировался. Он быстро продолжил действие со слов после всех реплик Господина Верховного Палача, мы подхватили, а реплики Гасси читала из-за кулис Джозефина. Кое-как мы доковыляли до конца первого акта.
Мы с облечением вздохнули, когда оркестр сыграл финал акта, но нам не дали почти никакой передышки. Видимо, леди-репортёр спешила к месту других событий, так что вскоре после этого нас швырнули во второй акт, и Гонория начала кидаться на меня при малейшей возможности. Довольно удивительно, что метафорическому занавесу удалось закрыться в конце финального номера – в противоположность всем предыдущим разам, когда каждый благонамеренный театрал взял бы свой бинокль и ушёл.
Мы вылетели из танцевального зала, чувствуя себя потрясёнными и подавленными, но весь разговор был, конечно, о том, что же случилось с Гасси.
- Да говорю же, это нечестно! – громко воскликнул Таппи. – Все мы должны мучиться на сцене, так почему он думает, что может вот так запросто вспылить и умчаться?
- Позорное поведение, - постановила Гонория.
- Не могу не согласиться, - сказал Бинго, не отводя беспокойного взгляда от Джозефины. Может быть, он полагал, что обязанность препятствовать побегу этого комедийному баритону посреди акта была возложена на плечи режиссёра, и он боялся быть пойманным на пренебрежении обязанностями.
С озадаченным видом Барми спросил:
- Так вы думаете, что монолога, который произнёс сейчас Гасси, не было в оригинале?
Все мы сделали вид, что не слышали его.
Дживс встретил меня в чайной комнате, которая всё ещё выполняла функции примерочной для джентльменов. Он помог мне снять и сложить костюм, и скоро ваш покорный слуга снова был облачён в более привычную одежду. Я всё это время забрасывал беднягу рассказами о том, с каким треском всё провалилось, несмотря на то, что он видёл это своими глазами несколько минут назад.
Однако Дживс выглядел совершенно невозмутимым и, выпрямившись после завязывания моих шнурков, сказал отчётливо и внушительно:
- Постарайтесь не беспокоиться о завтрашнем представлении, сэр. В театральных кругах известно, что неблагополучное течение генеральной репетиции зачастую говорит о том, что окончательный результат будет наилучшим.

С этими словами он одним ловким движением поправил мой галстук, и я почувствовал, что разрываюсь между желанием продолжить изображать из себя рыдающую Минни и побуждением просто поверить словам этого образца совершенства и прекратить волноваться. В конце концов, Дживс имеет на меня какое-то гипнотическое влияние, и я уже чувствовал, что могу быть спокоен, как бы нелогично это ни показалось перед лицом театрального бедствия. В конечном итоге я просто молча уставился на Дживса, выглядя при этом, наверное, менее интеллектуально, чем обычно.
Дживс воспринял моё молчание как знак об окончании беседы и попросил разрешения проявить свои магические способности в другом месте:
- Сэр, могу ли я ненадолго вас оставить и поговорить с мисс Виттлуорт?
- Мисс Виттлуорт? Кто это такая, Дживс? – спросил я. Всё и так казалось перевёрнутым вверх дном, и введение в дело новых действующих лиц явно не улучшило бы ситуацию.
- Музыкальный директор, сэр, - ответил Дживс, тонко акцентируя слово «музыкальный», да так, что можно было интерпретировать его иначе и понять как раз наоборот.
- А, Дейдра? Да, конечно, Дживс, - сказал я немного встревожено.
- Спасибо, сэр, - ответил мой камердинер и исчез в консерватории.
Я вышел прочь из чайной комнаты и подумал, что добрая порция коктейля в гостиничном баре могла бы сотворить чудо с состоянием вустеровского организма. Однако мой джин с тоником остался так же далёк, как мерцающий мираж оазиса в пустыне, потому что ко мне обратилась Мадлен, имевшая вид женщины с серьёзными намерениями.
- Берти! Мой дорогой Берти, мой единственный Нанки-Пу! – воскликнула она.
- Э-э… привет, Мадлен, - сказал я, полагая, что её приветствие было немного наигранным, учитывая, что мы виделись примерно пятнадцать минут назад.
- Ах, Берти, давай вместе проложим наш путь под звёздами, чтобы сами небесные светила осеняли нас своим сиянием этим вечером, и пушистые кролики благословили наш союз… - она крепко схватила меня за руку и потащила к парадной двери.
С джином и тоником выходил полный провал, так что я прибегнул к железным аргументам против:
- Хм… да. Но, э-э… сейчас же ещё день! Звёзд ведь ещё нет, правда? Ах, какая жалость, - я попытался ускользнуть обратно к бару, но настырную девицу это не проняло.
- Ну, я уверена, что они всё равно нам улыбаются, ведь так? Берти, это важно! – я чувствовал, что прямо за этим последует серьёзная опасность, что она топнет своей маленькой ножкой, так что я уступил и пообещал себе двойную порцию коктейля в качестве компенсации после того, как освобожусь.
Странная вещь, однако. Я был так огорчён невозможностью попасть в зал возлияний, что первые выпады Мадлен не оказали особого воздействия на моё сознание. Когда мы с ней гуляли по набережной, я был нисколько не подготовлен к тому, что случилось потом.
- Берти, что ты чувствуешь, зная, что после всех этих месяцев садкой молчаливой тоски я наконец могу стать твоей? – она пристально и пугающе посмотрела на меня, и тут я понял, что всё серьёзно.
- Ты наконец можешь стать моей? – глупо повторил я.
- Да, Берти! Теперь, когда моя помолвка с Огастусом разорвана, я могу стать твоей женой, как ты всегда мечтал.
Я был прав. Всё серьёзно. Я отчаянно попытался придумать какой-нибудь выход, не нарушая при этом Кодекс Вустеров, но в моём распоряжении был лишь интеллектуальный уровень старого ботинка Однако я отчаянно продолжил бороться и надел вышеупомянутый с. б. с таким изяществом, на какое только был способен.
- Э… Тебе не кажется, что ты делаешь поспешные выводы, старушка? Я хочу сказать, мы все сейчас немного сердимся на Гасси, да, но… эээ…. Несмотря на ошибки в пении, он роскошный парень – очень дружелюбен к своим тритонам и тому подобное – и я не хотел бы вставать между вами из-за таких мелочей, когда вы так сильно друг друга любите…
- Каждое твоё слово ещё раз доказывает, что ты действительно самая подходящая пара для меня, Бертрам! Такой добрый и самоотверженный; заботишься о своем конкуренте больше, чем о самом себе, - в её глазах горел несколько маниакальный огонь уверенности.
- Э… я… - возразил я.
- Тише, мой дорогой. Я понимаю свойственную тебе застенчивость, но позволь мне заверить тебя, что недавний проступок Огастуса не является причиной, по которой расторгнута наша помолвка. Нет, причина более глубока – об этом распорядились звёзды и высшие силы, - она посмотрела вверх, чтобы, несомненно, призвать силу этих звёзд. Как я уже упомянул, эффект был испорчен тем, что сейчас был день.
- Да? И что же говорят звёзды? – с трепетом спросил я.
- Разве ты не помнишь, Берти? Нам обоим предсказали судьбу всего три дня назад. Мадам Осирис сказала, что моя настоящая любовь, мой наречённый, суженый – это кто-то, с кем я встречусь на сцене. Какой же глупой я была, когда думала, что это Огастус. Даже если бы он не подвёл нас так ужасно сегодня, из оперетты ясно, что ты и я – Нанки-Пу и Юм-Юм – счастливая пара, любовь которой благословлена высшими силами.
О, приехали, подумал я. Дело принимало плохой оборот, раз сюда примешали божественные предзнаменования. Вдвойне труднее стало из-за того, что её упоминание о тех предсказаниях пробудило воспоминания о моей болезненной, безысходной любви к Дживсу и перед лицом проблемы этой самой б. б. л. неприятности, которые могла доставить мне Мадлен, казались пустяками. Мне было предсказано, что моя любовь – Дживс, и всё на этом. С этой мыслью на уме я выпалил:
- Бесполезно, Медлен! Мадам Осирис уже передала нам веление звёзд: моё сердце занято не тобой.
Стоило мне это сказать, как у меня перехватило дыхание. Ну конечно, парень даже с меньшим количеством мозгов должен был воздержаться от публичного признания в очевидно преступных наклонностях, в конце концов. Но как ни странно, Мадлен казалась довольно невозмутимой.
- Ты такой благородный юноша, Берти, но Гонория не может встать на пути истинных предсказаний высших сил.
Странно.
- Гонория? А она здесь причём?.. – у меня голова пошла кругом. Я думал о своём высоком, темноволосом прекрасном камердинере, а…
О. Я совсем забыл. Спасение пришло как раз вовремя.
- Ах, да. Ну, в общем, это чертовски неудобно, правда? Я помолвлен с Гонорией и всё такое. Думаю, высшие силы должны вернуться в исходную позицию относительно нас с тобой. Вздор, да? – я нервно рассмеялся.
- Нет, Берти, ради Бога, не говори так! – воскликнула она. – Мы с тобой должны пожениться, согласно нашему давнему искреннему желанию, и я абсолютно уверена, что всё встанет на свои места. Да я сейчас же позвоню и всё подготовлю, - Мадлен просияла, как будто сообщила мне самые замечательные новости.
- Ну, да. Сейчас же, - неубедительно проговорил я, не зная, что ещё можно сказать. Мадлен сжала мою руку и ускакала обратно в гостиницу, несомненно, устремившись к ближайшему телефону.

Оставшись на веранде, я почувствовал себя довольно свободно и принялся наблюдать за тем, как кудрявая светлая голова Мадлен исчезала с глаз долой. Я всё ещё сердился из-за того, что остался без джина с тоником, но вот что странно: чувство страха, которое непременно сказывается на глотке Вустера в случае незапланированной помолвки, отсутствовало. Словно я издалека рассматривал проблему, а мой разум в это время был был занят чем-то другим – может, стоял в очереди в кассу, а может, играл затянувшуюся партию в бильярд.
Я знал, что ситуация помолвкой была большой проблемой – по-умному говоря – но я, кажется, и не чесался заботиться об этом. Вместо этого была какая-то неуловимая пустота – почти как эхо голоса одинокого путешественника, вошедшего в подземный туннель.
Сторонний наблюдатель, возможно, сказал бы, что я стойко воспринял это дело. Может, потому, что новая проблема с Мадлен не очень-то усугубляла ситуацию в целом. Если я был обречён на помолвку с одной неподходящей женщиной, почему бы не подкинуть вторую? Или дюжину, если на то пошло? В таких обстоятельствах никакое число девиц не могло сделать ничего, чтобы ещё больше подавить вустеровский дух, потому что шансов на счастливое супружество у меня в любом случае не было.
Довольно странно, что осознание этого подкрепило мои силы – путём странного чувства иронии. Метадокс какой-то… или нет? Ортодокс? А, парадокс.
Я вернулся в гостиницу с гораздо большим запасом мыслей и самокопаний, циркулирующих в моём мозгу – я и не думал, что могу столько всего удержать в голове за раз. Фактически, я настолько ушёл в себя, обдумывая своё безнадёжное положение, что даже не заметил Дживса, ждущего меня у парадных дверей гостиницы, пока практически не сбил его с ног и не оказался на нём (конечно, стоит добавить, не в библейском смысле – если вдруг чересчур творческого читателя унесёт не в ту сторону).
Я смотрел на своего такого прекрасного и такого недоступного камердинера, стоящего передо мной на пороге и, без сомнения, терпеливо наблюдавшего все глупости, которые были написаны на лице Вустера. Именно сейчас я изо всех сил старался скрыть свои чувства от Дживса.
Может, зря - на такое усилие сверх всего прочего ваш покорный слуга уже не был способен.
Он вежливо кивнул людям с футлярами для инструментов, которые за что-то его благодарили, а затем обратился ко мне с обеспокоенным выражением лица:
- Добрый вечер, сэр. Вы в порядке?
- Да, Дживс, да... – автоматически сказал я, но потом исправился: - Ну, нет, чёрт возьми, не в порядке, - я не особенно задумывался о том, куда может завести эта беседа, но быть честным с Дживсом – желание слишком сильное, чтобы подавить его.
- Печально слышать, сэр, - ответил он.
Это вернуло ощущение иронии с полной силой – как огорчился бы, наверное, Дживс, если бы узнал, что настоящим источником моей печали была болезненная страсть к нему. Тут он слегка кашлянул, и я понял, что он собирается поднять деликатную тему, и продолжил:
- Я не мог не подслушать, как мисс Бассет разговаривала с одной леди из хора, сэр, пока стоял сейчас в коридоре. Она, казалось, выглядела взволнованной из-за осознания того, что добилась вас на основе предсказаний мадам Осирис.
- О нет… и это тоже, - пробормотал я, неопределённо подумав, что надо бы уделить побольше внимания тем печальным обстоятельствам. Моя безответная любовь, казалось, и правда занимала собой всё пространство, оставляя для всего остального чертовски маленькую комнатку. Учитывая, что в черепушке и так места было немного... Однако я сделал усилие и продолжил разговор с Дживсом, заметив: - Да, очевидно, теперь я должен жениться на Мадлен. И на Гонории. Почему бы им просто не разорвать меня пополам и не избавить от всех мучений?
- Я бы не советовал вам придерживаться такого курса действия, сэр. Хотя вы действительно весьма точно обрисовали всю трудность вашего положения.
Я немного приободрился. Слабый намёк на похвалу от Дживса был бальзамом на душу Вустера, и я предпринял следующий шаг.
- Спасибо, Дживс. Даже не верится, что девушки иногда могут быть такими самонадеянными – думают, будто точно знают, что означают предсказания мадам Осирис, раз описание так или иначе подходит им обеим. А вот я лично склонен думать, что высшие силы не имели в виду ни одну из них!
- В самом деле, сэр, - заявил Дживс, проявив, может, чуть больше чувств, чем обычно.
- И как бы то ни было, - продолжил я, - куда делась вся их сестринская солидарность, я спрашиваю? Всего лишь несколько дней назад Мадлен недвусмысленно настаивала на том, чтобы я говорил это дурацкое «дорогая Гонория», а теперь одна не моргнув глазом хочет играючи украсть чужого жениха.
- Перефразируя известного романиста, сэр, скажу, что под перчатками у девушек спрятаны острые когти.
- Ну, мне и без них хорошо, - размышлял я.
- В самом деле, сэр.
Тут я, однако, выдохся и должен был рассмотреть вопрос более рационально. Ну, говоря «рационально», я имею в виду, я правда думаю, что нужно уделить этим вещам хоть чуточку внимания. В противоположность полному игнорированию этого в пользу тоски по Дживсу, что уже вошло у меня в привычку. Я тяжело вздохнул и сделал то, что всегда делал в трудных обстоятельствах. Я попросил совета у Дживса.
Он с довольным видом кивнул, как будто ждал, когда ваш покорный слуга по его расчётам наконец дойдёт до проблеморешающей стадии, и затем начал одну из своих умных речей:
- Не желая недооценивать вашу привлекательность для противоположного пола, сэр… - начал он.
- О, брось, Дживс, - сказал я, чувствуя, как мои щёки от этой мысли покрываются румянцем. Лучше бы Дживс заговорил о моей потенциальной привлекательности для его пола… но тут я сам обдал себя кипятком за то, что ушёл от темы. Нет, Бертрам, строго сказал я себе. Ты отвлекаться от темы не должен.
- Очень хорошо, сэр, - продолжил Дживс. – Мисс Глоссоп – энергичная молодая женщина, сэр, но мне кажется, что она также придерживается твёрдых взглядов относительно границ респектабельности. Поэтому, если бы какая-нибудь черта вашего характера выходила за эти границы, она бы посчитала, что союз с вами нежелателен.
- Ты имеешь в виду, надо каким-то образом заставить её сбежать от меня, Дживс?
- Да, сэр. Полагаю, мы могли бы достигнуть такого результата.
- О да, чудесно, Дживс! Что угодно, лишь бы это вытащило меня из западни.
После вмешательства Дживса всё оказалось до смешного просто. Всё, что от меня требовалось – это сделать что-то, что Гонория сочтёт менее чем респектабельным. Держу пари, мне часто удавалось вытворять вещи, которые без всяких усилий с моей стороны попадут в эту категорию – я, например, встаю в одиннадцать часов или участвую в клубных гонках на спинах друзей – совершение чего-то подобного явно не демонстрирует вустеровский ум. Дживс и правда чудо, подумалось мне. И на этот раз его умный план был настолько прост – даже я был уверен, что без проблем осуществлю свою часть. День уже начинал казаться немного светлее.
Однако Гонория – это только полбеды, и мысль о пожизненно сверкающих звёздах и пушистых кроликах тут же вернула меня к рассматриваемой проблеме.
- Но что насчёт этой чёртовой Бассет? Как избавиться от неё? – спросил я.
- Здесь требуются другие методы, сэр, но, возможно, этот путь намного короче. Мне кажется, мисс Бассет легко могла бы прекратить добиваться вас, если бы мистер Финк-Ноттл согласился выступить с ней и таким образом исполнил пророчество, которого она стала так твёрдо придерживаться.
- Потому что Мадлен и Гасси – кролики мечты друг друга в глубине души. Ты это подразумеваешь, Дживс?
- Я имел в виду не совсем эти анималистические ассоциации, сэр, но полагаю, значение то же.
Я решил придерживаться его плана, но тут заметил в нём зияющую дыру. Чёрт побери, какая жалость.
Мне подумалось, что даже Дживс такой же человек, как и все мы. Моя преданность не позволила бы мне быть с ним строгим, когда один из его планов не поддерживал обычную высокую марку, так что я попытался обратиться к нему настолько мягко, насколько это возможно.
- Очень хороший план, старина, но я, честно говоря, не думаю, что он сработает, - сказал я, возможно, немного подавленно.
- Сэр? – переспросил Дживс.
- Ну, ты же слышал Гасси, продолжил я. – Он просто-напросто не выйдет на сцену. Тут хоть пожар, хоть наводнение. Окончательно и бесповоротно. Я не хотел бы питать себя напрасными надеждами на то, что он передумает.
Дживс кивнул, но я не мог не заметить, что он не очень-то внял моим словам.
- Вы верно изложили ситуацию, сэр. Однако я в самом деле считаю, что мистера Финк-Ноттла можно убедить выступить при определённых условиях.
Я был действительно поражён силой мысли, которую он направил на обдумывание этой уловки, но всё же оставался в уверенности, что это бесполезно.
- Да нет же, Дживс. Я знаю Гасси, и в таком возбуждённом состоянии мне ещё не приходилось его видеть. Клянусь, это безнадёжно.
Может, немного резко – тем более что Дживс прилагал все усилия, чтобы вытащить меня из этой заварушки – но я не хотел строить водяные замки. Или воздушные, если на то пошло. В какой бы среде обитания ни были эти нежелательные укрепления, мой болезненный разум в тот момент не смог бы вынести их постройки. Мне оставалось лишь привыкать к тому, что я обречён.
- Очень хорошо, сэр, - заключил Дживс, закрывая тему в лучших традициях феодальной верности. Он кивнул в сторону двери, и мы вошли в гостиницу. Я направился к бару, а он – к своему временному логовищу.
Потягивая свой запоздавший джин с тоником, я обдумывал наш разговор с Дживсом и пришёл к странному выводу обо всём этом деле, хоть и не мог толком с ним разобраться. Детали были неясны, но мне казалось, что Дживс что-то недоговаривает.

Глава 6 - "Спектакль и Страсть"

- Время пришло, Дживс. Ужасный день настал, - я едва успел разлепить веки, когда Дживс, преисполненный сдержанного спокойствия, появился в поле моего зрения с привычной чашкой чая на подносе.
- Если вы имеете в виду вечернее представление, сэр, ваша оценка этой даты весьма точна.
Я попытался спрятать голову под подушкой (от старых привычек избавляться трудно), но Дживс выбрал именно этот момент для того, чтобы взбить её, лишая моё убежище всякого смысла. Я с мрачным видом выбрался наружу.
- Э, ну, в общем, теперь ты можешь меня прикончить, Дживс, старина. Если бы ты добавил щепотку цианида вместо лимона в мой утренний чай, благодарности моей не было бы предела.
- Не думаю, что такой курс действий необходим, сэр, - абсолютно спокойно ответил Дживс. К тому же отравляющее вещество, о котором вы говорите, скорее всего не будет сочетаться с ароматом чайного листа.
Я фыркнул, но всё равно взял у него чашку банального, приправленного цитрусовыми варианта. За чаем я старался не думать о том, что именно принесёт вечер. Если на то пошло, и думать-то особо было не о чем. После вчерашней генеральной репетиции почти ничего не произошло. Мы поужинали, а потом рано легли спать, стараясь вообще не затрагивать волнующую тему. Гасси всё ещё отсутствовал, и, насколько я понял, намеревался продолжать в том же духе. Очевидно, его гостиничный номер пустовал, но чемоданы собраны не были и из гостиницы он не съезжал.
Я подумал, что, может быть, потеря одного из основных актёров на данном этапе приведёт к тому, что светопреставление будет вообще отменено, но, к сожалению, чуда не случилось. Джозефина постановила, что спектакль состоится несмотря ни на что, и никто не набрался смелости возразить, когда она сказала, что роль господина Верховного Палача будет по-прежнему учитываться и у нас нет причин для беспокойства.
Всё казалось таким до смешного, абсолютно катастрофическим, что у меня был большой соблазн сняться с места и умчаться обратно в Лондон этим утром, но угрозы Джозефины и её дружба с ненавистной тётей Агатой были слишком весомыми аргументами, влиявшими на взгляды Вустера и вынуждавшими меня остаться и пережить это испытание.
Я со вздохом вернул Дживсу пустую чашку, подавляя восторженный писк, когда наши руки при этом соприкоснулись. Он долю секунды смотрел на меня с расплавляющим кости многозначительным выражением, а затем ускользнул, чтобы налить мне ванну.
За ночь запутанное положение моих сентиментальных дел, в котором были замешаны Бассеты, Глоссопы и мужчина моей мечты, кажется, немного прояснилось. Кстати, когда я говорю «немного» - я действительно имею в виду «немного»; образец ясности я собой, конечно, не являл. Однако я сделал своего рода окончательный вывод, а именно: куда приятнее представлять себе будущее с Дживсом в роли камердинера, чем вообще без него. Печальный путь к тому, чтобы довериться судьбе и бросить всю свою жизнь на ветер, немного потерял своё очарование; наверное, я из тех, кто слишком дорожит своим послеобеденным чаем и гольфом, так что поэтичное трагическое смирение будет для меня серьёзным испытанием.
Доводя до конца эту цепочку размышлений, надо сказать, что если я собираюсь оставаться с Дживсом на скромном уровне «слуга-и-господин» (за неимением возможности чего-либо ещё), то должен в лепёшку расшибиться, но обезопасить себя от женитьбы. Всем известно, что первым делом девица, поймавшая ничего не подозревающего парня, избавляется от его камердинера, к тому же Дживс уже говорил, что не будет работать на женатого.
Я не имел ни малейшего представления, что делать с Бассет, и просто надеялся, что Дживс сможет придумать усовершенствованную схему, чтобы всё это уладить. В конце концов, обычно он меня не подводил, и я подумал, что вчерашний сырой совет был просто помрачением ума.
Закончив с этим отступлением и учитывая тот факт, что я пытался быть человеком системы и действия, я решил, что первой задачей на сегодняшний день будет попытаться свести на нет все препятствия на пути к тому, чтобы остаться окамердинеренным холостяком, - то есть заслужить искреннее неодобрение Гонории.
***
Когда я наткнулся на мисс Глоссоп, она шепталась с Джозефиной в вестибюле гостиницы, и ятут же увидел свою первую лазейку - а именно шанс грубо их прервать. Поэтому я на всех парусах направился к ним, воскликнув:
- Эгей, Гонория! Не возражаешь, если я прямо сейчас отвлеку тебя на секундочку?
Вид у Джозефины был весьма недовольный, и я справедливо ожидал, что Гонория будет того же мнения и выпроводит меня, дав резкий отпор. Однако путь истинной не-любви никогда не бывает гладок. По крайней мере, у меня. Гонория бросила своего рода заговорщический взгляд на Джозефину и сказала:
- Конечно, Берти, это будет замечательно, - а потом схватила меня за руку и потащила в консерваторию с силой, которой парням с Дикого Запада хватило бы, чтобы удержать строптивую лошадь.
- Итак, Бертрам, в последние дни у нас не было времени, чтобы обсудить детали свадьбы, но я хочу тебя заверить, что всё идёт по плану, - объявила Гонория. – Ну или, по крайней мере, пойдёт, когда мама с папой вернутся домой из Нью-Йорка. Я выбрала подружек невесты и начала присматривать платье.
Я ухватился за свой первый шанс отделаться от неё.
- Да, кстати, о свадебном одеянии, - начал я. – Раньше я тебе этого не говорил, но у нас есть семейная традиция – жених должен надеть… ну… ярко-оранжевый костюм, - это должно было сработать, думалось мне. Если эта девица хотя бы наполовину так же обстоятельно, как Дживс, подходит к выбору подходящей для таких случаев одежды, опасность быть увиденной возле жениха, разодетого таким ужасным образом, должна была заставить её отбежать на расстояние пушечного выстрела.
Однако вместо ожидаемого мной выражения страха чёртова девица выдала ужасающий смех.
- Ах, Берти, какой ты забавный!
- Хм… нет, я серьёзно, - возразил я.
Она снисходительно на меня посмотрела и ответила с заслуженной толикой сарказма:
- Хорошо, что свадебные фотографии делаются в сепии, да? Я уверена, что на печати оранжевый будет выглядеть точно так же, как утренний серый костюм. Однако вернёмся к главной теме. Я думала, где мы будем жить, когда поженимся…
Где мы будем жить? Подобной реплики было достаточно, чтобы превратить кровь Вустера в лёд. Нужно было немедленно предпринять действие по уклонению.
- Я причмокиваю, когда ем суп, ты знаешь? – выпалил я.
- Прошу прощения, Бертрам? Что ты делаешь? – она выглядела немного раздражённой из-за того, что её перебили, а это уже было каким-никаким успехом.
- Да, я… ну… причмокиваю, когда ем суп. А иногда ем с ножа! Однажды мне даже сделал выговор лорд Уизерспун за то, что я положил локти на стол. Я просто подумал, что должен предупредить тебя… хм, Гонория. Было бы справедливо дать тебе шанс… э… пересмотреть…
Я был вознаграждён за свои усилия сердечным ударом между лопаток, который сотряс воздух, словно большой церковный орган.
- Какой ты чудной, Берти! – прогрохотала Гонория. – И как мило с твоей стороны сообщить об этом сейчас. Я думала, что займусь твоими застольными манерами сразу после свадьбы, но раз ты кажешься удивительно сознательным, мы можем приступить к этому хоть сейчас! Я даже думаю, что мне доставит удовольствие сделать что-нибудь из тебя, Бертрам Вустер. Всегда хорошо иметь своего рода проект.
- И правда… хорошо… ха-ха… - я впадал в отчаяние. – И, хм… По утрам я ужасно долго валяюсь в постели. Дживс зачастую даже до полудня не слышит, как я подаю признаки жизни, - не каждый рискнул бы сказать такое девушке, верящей в целебные свойства загородных прогулок на рассвете, но я подумал, что с радостью вынесу любую связанную с этим общественную критику, лишь бы сорваться со свадебного крючка.
- Не бойся, мой дорогой Бертрам, - ответила, однако, Гонория, к моему серьёзному беспокойству. – Эти привычки легко будет изменить. Ты не сможешь спать слишком долго, когда в доме появится кричащий младенец. Правда?
От одной мысли об этом я почувствовал, что зеленею – перед лицом перспективы проживания с этим к. м. и деятельности, которая потребовалась бы от меня для его изготовления. В самом деле, я будто бы стал незаметен на фоне герани по левую руку и покачивался так же, как она.
Мне показалось, что я окончательно проиграл сражение, к которому подошёл так беспечно, и теперь обречён. Или обручён, что в моём случае одно и то же. Весь смысл моего поражения почувствовался острее, когда в консерваторию вошла Джозефина. Конечно, она полностью проигнорировала меня и обратилась напрямую к Гонории.

- Так, он знает, где он?
- Увы, нет, - ответила Гонория. – Или, по крайней мере, не упоминал об этом. Ты не знаешь, где Огастус, Бертрам?
Такая быстрая смена темы немного сбила меня с толку и добавила к чувству поражения другое, связанное с постановкой, чувство нависшей гибели.
- Э… нет. Не знаю.
- Жаль, - ответила Джозефина. – Разве ваш камердинер ничего вам не говорил?
- Мой камердинер? Но причём тут Дживс? – спросил я, но было уже поздно. Джозефина с Гонорией уже взялись за руки и ушли, несомненно, расписывая по небольшим цветным квадратикам с расписанием, которое составлялось перед ланчем, кончину для какого-нибудь другого несчастного парня.
Мне стало любопытно, что эти чёртовы девицы имели в виду, когда упомянули моего обожаемого камердинера, так что я отправился на поиски Дживса. Долго мне искать не пришлось: он стоял в вестибюле гостиницы, ожидая меня. Дживс выбрал очень подходящее время – солнечный свет играл на его набриллиантиненных волосах.
- Послушай-ка, Дживс, - с некоторым волнением сказал я.
- Да, сэр?
- Джозефина и эта чёртова Глоссоп только что сказали мне, что ты мне что-то не сказал. Это тебе ни о чём не говорит?
Дживс крайне внимательно следил за моим изложением, но потом изогнул губы (я нахожу это выражение его лица абсолютно восхитительным) и сказал:
- Боюсь, что нет, сэр.
Выражение его теперь стало абсолютно непреклонным, и я понял, что не собираюсь из него больше ничего вытягивать по этому вопросу. Если там вообще был вопрос.
- А, ладно, кто их знает, этих ужасных девушек, что они могли иметь в виду, – закончил я.
- Женская душа – действительно необычное и зачастую необъяснимое образование в префронтальной коре, - подтвердил Дживс. Тут я немного недопонял, но это всё равно казалось умным.
К сожалению, его утверждение так же напомнило мне о моём провале с попыткой отвертеться от праздника двух сердец.
- К слову о необъяснимом женском чего-то там, Дживс, Гонория была недостаточно обеспокоена неприемлемыми привычками Бертрама. Мне не удалось выкарабкаться из западни, - подавленно сказал я ему.
- Весьма досадно, сэр, - ответил Дживс тоном, дающим достаточные основания предположить, что он, собственно, и не рассчитывал, что я справлюсь. Если бы он только знал, сколько моих душевных сил было затрачено на это последнее выпутывание, чтобы обеспечить его длительное присутствие как предмета обожания в доме Вустера!
- Чертовка даже не вздрогнула, когда я сказал ей о семейной традиции, гласящей, что жених должен быть на бракосочетании в ярко-оранжевом! – раздражённо заявил я.
Дживс внезапно побледнел. Он был абсолютно неподвижен и очень холоден, как будто только что пережил огромное потрясение.
- Оранжевый, сэр? – прошептал он.
Тогда я понял, что я сделал с бедолагой. Для человека столь безупречного, как Дживс, подобное оскорбительное пренебрежение дресс-кодом формальных дневных церемоний было эквивалентно угрозе раздавить его любимого котёнка под паровым утюгом. Конечно, насколько мне было известно, у Дживса котёнка не было. Но если бы был, я бы обращался с ним предельно заботливо.
Я поспешил исправить недоразумение.
- Ох, нет, Дживс, пожалуйста, не волнуйся! – быстро сказал я. – Это всего лишь шутка. То есть уловка. Специально для Гонории. На самом деле я не хотел бы надевать ярко-оранжевое, когда мы… то есть, когда я буду жениться.
- Рад слышать, сэр, - сказал Дживс. Выражение шока сменилось облегчением, смешанным, кажется, со своего род триумфом, что у меня в голове не укладывалось. Но у меня не было возможности задуматься об этом, потому что Дживс вытащил газету, аккуратно открыл её там, где была напечатана какая-то статья, и вручил мне.
- Вам может быть интересно прочитать отзыв на нашу постановку «Микадо», сэр. Как и обещала миссис Сиризо, он был напечатан во вчерашней вечерней газете.
Эти слова прозвучали вовсе не музыкой для ушей Вустера, должен сказать. Последнее, чего я хотел, - это прочитать в письменной форме о том, как я был ужасен и каким катастрофическим будет этот вечер – особенно перед моим великолепным Дживсом, который, казалось, возлагал на меня такие большие надежды.
Увы, спасать своё бедственное положение было слишком поздно – Дживс уже прочитал эту дурацкую статью – так что я лишь попытался не унывать ещё больше.
- Не думаю, что смогу это прочитать, Дживс, - сказал я. – Почему бы тебе просто не предоставить мне сжатую версию, дабы уберечь молодого господина от травмы? Если ты передашь мне несколько отредактированный моментов… я же знаю худшее, понимаешь?
- Очень хорошо, сэр, - ответил Дживс. Он откашлялся и резко развернул газету, а потом начал читать вслух: - «Истинное удовольствие ожидает жителей Спиндл-Торпа в этот субботний вечер, поскольку молодая и прогрессивная театральная труппа даёт смелую современную версию «Микадо» Гилберта и Салливана», - он сделал паузу и приподнял бровь, посмотрев на меня. – «Этот новый урожай лондонских бардов будет для нынешней публики тем же, чем русский балет Дягилева был для зрителей на рубеже веков».
- Дяги- кого, Дживс? – спросил я. Я не мог понять, было ли это похвалой или же насмешкой.
- Сергей Дягилев был великим импресарио русского балета и драматического театра, сэр, - ответил Дживс. – Его постановки являли собой пример современной школы танца, зачастую выходя за рамки нынешних представлений об искусстве, - он сделал паузу, и тогда я кивнул, надеясь, что произвожу впечатление культурного человека. – В отзыве также упоминаются некоторые исполнители поимённо, сэр. А именно: «Мистер Бертрам Вустер, обладатель приятного лёгкого баритона и исполнитель роли Нанки-Пу, играет свободно и с несколько отсутствующим видом, что требуется его ролью. Его приятно дополняет воздушная мисс Мадлен Бассет, играющая Юм-Юм. Контрастирует с ним мисс Гонория Глоссоп в роли вдовы Катиши».
Дживс снова приостановился, и его брови, казалось, говорили: «Ты только послушай, что будет дальше». Он прочитал:
- «Наилучшее исполнение несомненно продемонстрировал мистер Огастус Финк-Ноттл, роскошный комический ход которого переносит эту постановку в царство авангардного ирреального театра, который сейчас семимильными шагами идёт по Вест-Энду и Бродвею. Нам выпала честь увидеть сторонников нового радикального жанра в нашем местном театре в этот уикенд».
Дживс аккуратно свернул газету, а я попытался осмыслить услышанное. Я был поражён!
- Ты хочешь сказать, Дживс, что даме, писавшей отзыв, мы понравились? Ей показалось, что мы играем хорошо?
- Дело обстоит именно так, сэр, - ответил Дживс.
- Вот это ничего себе!
- В самом деле, сэр, - с чувством сказал Дживс. – Однако, если позволите высказать предположение, я думаю, сегодня вечером публика предпочла бы более традиционную версию оперетты, содержащую большее количество нот и слов, которые сочинили господа Гилберт и Салливан.
- Ну да. Совершенно верно, Дживс. Надо сделать всё в соответствии с оригиналом, - согласился я.
После этого Дживс пронаблюдал, как я поглощаю завтрак, который содержал довольно большое количество полезной для мозга рыбы, насколько я помню. Он также поддержал меня, отсчитывая вместе со мной часы и минуты, оставшиеся до отбытия в театр. Я сильно нервничал, но сумел держать себя в руках. Полагаю, я был вдохновлён очаровательным отзывом в прессе и успокоен заботой Дживса, помогшего мне разучить реплики, и ровным тоном его голоса, слыша который, я мог бы почувствовать себя в безопасности в разгар землетрясения или даже посреди огромных приливных волн, зовущихся цу-как-их-там.

Наверное, песок рано или поздно просочился бы сквозь пальцы, и я должен был войти в большое, немного потёртое здание, которое было Кренелльским Театром – самым прекрасным оплотом культуры в Спиндл-Торпе. Дживс объяснил швейцару, кто я такой, и тот поприветствовал нас с явным прибрежным выговором тех мест. Швейцар сообщил нам, что после размещения отзыва во вчерашней газете билеты были распроданы, как подачки Марии-Антуанетты.
Эти новости, откровенно говоря, взволновали меня, но заставили почувствовать, как в животе Вустера порхают бабочки. Я посмотрел на выцветшие позолоченные кисточки и потёртую штукатурку в холле. Не самый лучший театр, в котором мне приходилось бывать, но достаточно внушительный, учитывая, что я тут буду по другую сторону от спасительного занавеса. Я подумал, что единственным разумным шагом сейчас было бы взять руки в ноги и ради собственной безопасности убежать на другую сторону – и я никак не мог понять, как проф. актёрам удаётся не поддаваться такому искушению. Однако мои размышления прервал швейцар, попросивший нас проследовать за ним вниз, что мы и сделали – спустились по довольно пыльному и крутому проходу во внутренности театра.
Хотя в тот момент я не прыгал от радости из-за того, что получил ведущую партию, у исполнителей главных ролей в этом подозрительно хорошо продуманном представлении было одно очевидное преимущество. А именно – каждому предоставлялась чертовски прекрасная гримёрка! Признаюсь, я даже почувствовал некоторый прилив гордости, когда меня подвели к двери, украшенная табличкой, на которой аккуратным, каллиграфическим почерком было написано «Мистер Бертрам Вустер, Нанки-Пу», и я почувствовал себя прямо-таки звездой, увидев размеры комнаты и то, как хорошо она была обставлена.
Тут был обычный для театров туалетный столик и платяной шкаф, который, как я успел заметить, был наполнен японскими одеяниями и разного рода пузырьками. Дживс уверил меня, что знает, как размазать их содержимое по лицу Вустера, когда придёт время. У нас также было несколько шикарных стульев и очень удобная с виду кушетка – может быть, как раз с помощью таких кушеток люди получают работу. Об этом как-то говорили другие трутни, но я не понял, что это значит. Всё было бы прекрасно, если бы не бабочки, которые после пересмотра данного факта по размерам сравнялись с амазонскими и теперь пытались наладить связь с мистером Ливингстоном посредством продвинутой формы бабочьего семафора.
- Сколько у меня времени, Дживс? – нервно спросил я. – Бертрам Вустер всё же должен насладиться своими последними минутами в облике неопозоренного человека.
- Времени ещё достаточно, сэр, мы прибыли в театр довольно рано. Пожалуйста, постарайтесь пока расслабиться, а вскоре мы сможем заняться костюмом и гримом.
- Чудесно, чудесно, - сказал я, стараясь не смотреть ему в глаза. Откровенно говоря, заявление Дживса добавило Вустеру очередной повод для беспокойства. Как я уже говорил, с тех пор, как несколько дней назад я обнаружил в себе пылкую любовь к моему камердинеру, все случаи раздевания или одевания и даже упоминаниям о них стали вызывать значительную дрожь. Помогать с рубашками, брюками и тому подобным – не более чем основная обязанность камердинеров, и Дживс всего лишь проявлял здесь свой обычный педантизм. Однако, я – особенно после вчерашней примерки костюма – терял рассудок при виде этих чудесных, умелых, мягких рук, которые порхали так близко от вустеровского тела, а затем снова ускользали, отнимая у меня всё, кроме неистового желания обстоятельных прикосновений этих у.м.р. ко всевозможным частям анатомии Бертрама. Я не мог сдержать дрожь, даже просто думая об этом.
Эти мысли о томлении и сладкой пытке, вероятно, были написаны а моём лице, что вынудило моего всегда внимательного камердинера поинтересоваться:
- Вас что-то тревожит, сэр?
- Нет… нет, ничего, - очень неубедительно соврал я. Выражение лица Дживса показало, что мне его не одурачить, так что пришлось поискать приличное объяснение. – Ну разве что… я чертовски удручён из-за всей этой заварушки с Гонорией, Дживс. И с Мадлен, если на то пошло, - это хотя бы было правдой, даже если за минуту до этого я думал совсем о другом.
- А, понимаю, сэр.
- Ага.
И правда, чем больше я об этом думал, тем больше чувствовал себя человеком, осуждённым на супружество, и вся серьёзность ситуации вновь обрушивалась на меня, как бетонный блок на родник. Может быть, последний случай, когда Бертраму удавалось отвертеться, в прошлом, подумал я про себя. В этот момент непривычной для меня печали я даже предположил, что раз уж у меня нет шансов быть с тем, кого я действительно люблю, можно жениться на одной из этих ужасных девушек, и дело с концом. С тех пор, как стрела Купидона сделала своё дело, наслаждения моим холостяцким положением как не бывало. Конечно, я готов был что есть сил пытаться сохранить Дживса хотя бы в качестве камердинера, если мне больше ничего не оставалось, но всё было окрашено в мрачные тона, как стихи тех викторианско-готических парней. По крайней мере, если я женюсь, тётушки будут рады, думал я в отчаянии, полагая, что хоть кому-то от этого будет хорошо. Но ведь я не мог не думать о Дживсе, я был по уши влюблён в него! И… и…
… Все эти не похожие друг на друга чувства перемешались у меня в груди, толкаясь и споря друг с другом, и моя голова лопалась – ей никогда раньше не приходилось держать столько разных противоположных мыслей сразу. Я просто не способен был вынести такие сложности после этой тяжёлой недели, механизмы Вустера были на пределе, как будто вот-вот взорвутся. Просто это было уже чересчур.
И в конечном итоге готовящийся взрыв выплеснулся в словесной форме.
- О, чёрт возьми, Дживс, - обречённо воскликнул я. – Может, мне просто жениться, и дело с концом? Не то чтобы у меня есть хоть малейшая надежда связать свою жизнь с человеком, которого я действительно люблю, так что нужно жениться на Глоссоп или на Бассет – и прощай, Бертрам.

- Сэр? – вежливо сказал Дживс и вопросительно на меня посмотрел.
- Ну да, Дживс. Может, я дошёл до роковой черты. До Каньона Отчаяния. Что ещё делать человеку, когда все обстоятельства против него? – я был раздражён и полон отчаяния. Слова лились из меня вопреки моей воле.
- Мне больно слышать это, сэр. Но меня интересует другая, более благоприятная и менее вероятная возможность брака, которую вы сейчас упомянули.
- Я упомянул? – отчётливая, необузданная паника овладела мною. Я был на грани провала. Как я мог допустить такой промах?
- Да, сэр, упомянули, - спокойно ответил Дживс. Он вежливо приподнял брови, ожидая ответа.
- О, хм… правда, - сказал я. – Да, кажется, упомянул. Эээ… Дживс. Ну, да. Полагаю, ты задаёшься вопросом относительно природы этих других, отчасти невозможных… эээ… отношений, да? – я отчаянно пытался найти способ вытащить себя из этого затруднения, но без помощи Дживса сделать это было чертовски трудно.
- Да, сэр. Этот вопрос волнует меня больше всего, если позволите мне подобное любопытство, - он слегка наклонился, и луч света из окна заиграл на его великолепных блестящих волосах.
Любопытство? Святые угодники, да я бы позволил Дживсу что угодно в дополнение к любопытству – всего не перечислить, список слишком длинный. Однако в этом месте возникла дилемма. Естественно, я не мог сказать Дживсу правду, как не мог и взять назад сказанные только что слова. Кроме того, последнее, что я хотел бы сделать – дать ему основания думать, будто я тоскую по какой-то другой девице – а то ещё его питаемый рыбой мозг придумает какой-нибудь план, дабы соединить меня с ней.
Но в конечном итоге честность показалась если не лучшей, то единственно доступной политикой.
- Я не совсем уверен, что могу тебе всё рассказать, Дживс, - выдавил я, а потом уставился на паркет, как будто он заключал в себе величайшую тайну.
- Понимаю, сэр. Это деликатный вопрос, - мой камердинер в задумчивости замолчал, а затем продолжил: - Однако, если вы посчитаете целесообразным посвятить меня в свою тайну, я сделаю всё возможное, чтобы помочь вам в достижении вашей цели.
О Дживс! Моё сердце сделало кульбит, а потом приземлилось в ещё более вязкой трясине. Помоги мне.
- Спасибо, Дживс, но я не думаю, что тут что-то можно сделать. Я понятия не имею, что другая сторона чувствует ко мне, и у меня нет, да и вообще ни у кого нет возможности разузнать это, не обрекая себя на ужасный риск, - думаю, сказано довольно тактично, учитывая данные обстоятельства.
- Понимаю, сэр, - ответил Дживс. – Однако вы выглядите таким несчастным. Мне это небезразлично, я… заинтересован в вашей проблеме, – это всё игра воображения, или Дживс действительно стоял ко мне ближе, чем несколькими минутами ранее? И почему выражение его лица будило во мне желание отбросить к чёрту своё решение и поцеловать его в губы, здесь и сейчас?
Комната внезапно показалась слишком жаркой, и я почувствовал, как мои щёки покрываются румянцем. Я потерял всякую способность к увёрткам, если у меня вообще были эти способности; я мог лишь говорить от чистого сердца.
- Понимаешь ли, тут дело такое, трудно набраться храбрости и сделать что-нибудь, не зная, что думает обо всём этом другая сторона, и вообще… так что я запутался в этой проблеме…
- Очень печально, сэр, - я заметил, что Дживс говорит тем низки густым тоном, который заставляет дрожать каждый мой позвонок. Правда ли он стоял теперь так близко, что я мог чувствовать его лёгкое дыхание у себя на лице? Воздух в комнате стремительно заканчивался, а в горле было такое ощущение, как будто я только что проглотил гиппопотама, и причём большого.
- Да чёрт побери! – я уже чувствовал, что прихожу в бешенство из-за того, что выставляю себя на посмешище. Ну как я мог заговорить о ранах, нанесённых безответной любовью, с самим объектом этой б. л.? Кем бы ни был тот вуду, который колдовал надо мной, сегодня у него явно был весёлый день с моей куклой. Сейчас было бы целесообразно окунуть мини-Бертрама в ведро с холодной водой, но, увы, моё затруднительное положение не улучшилось ни благодаря сверхъестественным силам, ни чему-либо иному.
В том, что я обратился к моему камердинеру за советом, было больше отчаяния и моего естественного стремления, нежели рассудительности – как бы неприемлемо это ни было в моих обстоятельствах – и я выпалил:
- Как ты думаешь, что мне делать, Дживс?
Он посмотрел на меня своими чудесными бездонными глазами, и я был уверен, что прямо сейчас могу умереть, созерцая их чистую глубину. Я готов был поклясться, что уголок его губ дёрнулся, как будто Дживсу было приятно моё волнение.
- В описанных вами обстоятельствах, сэр, наиболее подходящим выходом было бы вовлечь обе стороны в ситуацию, где они бы могли одновременно проявить свои нежные чувства.
- Ты хочешь сказать, есть шанс, что все эти чувства, ну… взаимны?- я не посмел бы развивать эту мысль, но советы Дживса всегда были такими здравыми, что я поддался убеждениям.
- Да, сэр. Таким образом, ни одна сторона не будет уязвлена, поскольку другая будет находиться аналогичном положении.
При ближайшем рассмотрении эта мысль показалась мне просто отличной.
- А, ты хочешь сказать – на счёт три? – несколько веселее спросил я.
Мгновение Дживс насмешливо смотрел на меня, а затем его прекрасные губы снова изогнулись.
- Довольно нетрадиционное применение этой схемы, но, полагаю, она всё равно сработает.
Я кивнул, получив от Дживса одобрение своего плана, а затем начал крайне серьёзное дело – счёт.
- Отлично, - сказал я. – Хм… Ну, раз, наверное.
- Очень хорошо, сэр, - Дживс наклонился ко мне ещё ближе. Этот взгляд просверливал мои глаза, как будто через мои зрачки он мог прочитать всё, что написано в голове Вустера, до последней строки. Гиппопотам начал делать сальто.
- И, эээ… два, - пропищал я.
- Совершенно верно, сэр, - Дживс продолжал пристально смотреть на меня, но мне показалось, что он переместил свои руки. Каким-то счастливым уголком мозга, который не был занят гиппопотамом-акробатом, я понимал, что он обвил руками – этими чудесными, большими, умелыми руками – мою талию. Он меня обнимал.

Я должен был произнести слог «три» с помощью оставшегося атома кислорода, который был в моём распоряжении, когда почувствовал, что стою так близко к Дживсу, что это было почти неприлично. Он стал расплываться в моём поле зрения, так что я больше не мог видеть его должным образом, а затем мы вдруг, кажется, коснулись друг друга.
Коснулись губами!
Мой мозг отключился и потерял всякую способность мыслить рационально и вместо этого превратился в некую губку для впитывания чувств. Я чувствовал мягкие губы Дживса на своих, они двигались медленно и нежно, уговаривая меня сделать то же самое. Я чувствовал, как его руки лежат на моей талии, двигались к спине, касаясь, обнимая и поглаживая. Я почувствовал вес Дживса, когда он прижался ко мне. Я мог чувствовать тепло его тела даже сквозь его безупречную одежду.
Мои ноги стали ватными, я изо всех сил вцепился в Дживса, чтобы ему не пришлось потом вытирать с пола лужицу, оставшуюся от меня. Как раз в тот самый момент, когда казалось, что прекраснее быть уже не может, я вдруг почувствовал, как язык Дживса проник в мой рот, и я коснулся его языка своим. Послышался удивительный стон, который, наверное, исходил из моей груди, и Дживс, казалось, вздрогнул и сжал меня ещё крепче, пока все наши помыслы и порывы не направились исключительно друг на друга, а всё остальное ушло, оставив место объятиям, поглаживаниям и стонам. Жаркое дело, скажу я вам!
Прошло, возможно, несколько часов, прежде чем мы прервались. Хоть Дживс и быстро вернулся к своему обычному состоянию, в ту секунду я увидел его таким голодным и растрёпанным. Я даже не подозревал, что он на такое способен. Наверное, я просто пялился на него в шоке и замешательстве, как будто все мои рождества и дни рождения наступили сразу, пока Дживс не побудил меня заговорить, изогнув бровь.
- В общем, Дживс, это было... э… потрясающе! – пролепетал я.
- Действительно, сэр, - он вдруг стал таким спокойным и невозмутимым, что я должен был на мгновение зажмуриться, чтобы убедиться, что случившееся мне не пригрезилось.
И тогда я понял, что был удивительно счастливым, но и абсолютно, совершенно неконтролируемым.
Великий План моих Неистовых Мечтаний включал в себя множество сомнений и мучений, всё сосредоточилось на смелом и необдуманном решении, которое может привести, а может и не привести к счастливому исходу. То, что лежало по другую сторону от этого решения, было неизведанной территорией, на которую я уже, кажется, неожиданно вторгся.
Множество вопросов хлынули в мою голову, ну или по крайней мере попытались. Честно говоря, думать рационально у меня не получалось, всё застилало густое облако желания, причиной которому были всё ещё горящие щёки Дживса и его блестящая от влаги припухшая нижняя губа.
Наконец мне удалось спросить:
- Дживс, что будет дальше?
Я продолжал, насколько я помню, рассеянно на него смотреть.
- В сложившихся обстоятельствах было бы уместно избавиться от части одежды и продолжить исследования в горизонтальном положении, - он снова с намёком улыбнулся мне, а затем указал на удачно расположенную кушетку.
Идея казалась абсолютно безупречной, так что я охотно последовал туда, куда указал Дживс, и увидел, что он тоже идет за мной.
И тут, без видимых на то причин, меня посетила самая ужасная мысль, какую только мог произвести на свет Кодекс Вустеров, которому я следую. А что если я принуждаю Дживса пойти на это против его воли? Все ведь слышали о горничных, которых подобным образом использовали хозяева поместий или кто-то ещё и которые ничего с этим не делают просто исходя из страха и феодального духа. Как бы я ни желал включить подобного рода услуги в список обязанностей моего камердинера, из-за своего уважения и нежности по отношению к Дживсу и его правам я никогда не буду серьёзно рассматривать эту идею. Я должен был знать наверняка, что он полноценный участник этой нашей игры, иначе я её не начну.
- Дживс, - вставил я между двумя неровными вздохами.
- Да, сэр? - мягко спросил он, развернувшись и встав ко мне лицом.
- Как бы чудесно это ни было, я бы ни за что не хотел, чтобы ты занимался со мной чем-то, э… интимным против воли. Я понимаю, что ты гордишься своей репутацией лучшего камердинера по эту сторону Атлантики, да, может, и по ту тоже, но, э… Я бы лучше дал тебе расчёт, чем понял, что принуждаю тебя к чему-то, - глаза мои широко распахнулись. Хоть я обычно и не храню свои чувства с особой тщательностью, сейчас они вообще как будто были вытканы на лацканах, на манжетах и вообще везде, где только можно. Я отрывисто засмеялся. - Понимаешь, Дживс, я просто не хочу грубо обойтись со своим камердинером. Я не хочу быть одним из таких мерзавцев.
Однако на протяжении всей моей речи на лице Дживса читалось «Вустер, ты идиот». Конечно, он никогда не признался бы в правдивости такого перевода, но я всё равно в этом уверен.
Он издал страдальческий вздох и сказал:
- Сэр, я весьма тронут вашей нерешительностью, но позвольте заверить вас, как на основании моей профессиональной добросовестности, так и личных склонностей, что это лишнее, - тут он наклонился и голосом, сделанным из расплавленного шоколада, прошептал мне на ухо: - Я горячо желаю, чтобы вы коснулись каждого дюйма моего обнажённого тела, и хочу отплатить вам тем же.
От этих восхитительных звуков и значения, которое они несли, что-то внутри меня щёлкнуло. Я не раздумывая бросился на Дживса, и мы приземлились на мягкие подушки кушетки. Он придвинулся ко мне, и мы снова поцеловались – на сей раз более энергично, если это было возможно, - а его умелые руки принялись за мою одежду, быстро расправляясь с пуговицами, застёжками и галстуком, пока на нас обоих не осталось совсем немного вещей в верхней части тела.
Я едва мог поверить в это чёртово чудо, и в мою голову прокралась туманная мысль: может, эти удивительные обстоятельства – всего лишь лихорадочные грёзы обезумевшего Вустера? А вдруг я проснусь от этого чудесного сна, когда меня разбудит безжалостный будильник? Как будто какая-то злая сила услышала мои мысли – мы с Дживсом внезапно были прерваны кошмарным…
ДЗЗЗЗЫЫЫЫЫНЬ!

Оглушительный звонок сотряс воздух, отскакивая рикошетом от стен гримёрки, и слышно было, как в коридоре ревёт Джозефина:
- Актёры, занятые в первом акте, пожалуйста, на сцену. Актёры, занятые в первом акте…
Естественно, к Дживсу первому вернулся рассудок.
- Мои глубочайшие извинения, сэр. Я не думал, что время пролетит так… стремительно. У нас есть увертюра и вступление хора, за это время мы сможем подготовить вас к выходу на сцену, - произнося это предложение, Джевс какими-то волшебными движениями привёл в порядок себя и закончил раздевать меня, а сейчас был уже на полпути к вешалкам с костюмами.
Я был совершенно дезориентирован, и максимум, на что меня хватало – это сохранять вертикальное положение и в нужном поряжке шевелить конечностями, в то время как Дживс, будто дервиш, носился вокруг меня с поясами, париками, всякими там кимоно и бо́льшим количеством косметики, чем можно увидеть на первом этаже Селфриджа.
Несколько мгновений спустя он отступил, чтобы полюбоваться проделанной работой, и удовлетворённо кивнул.
- Весьма по-восточному. Прошу, сюда, сэр, - он толкнул меня к двери, и мы вышли на очень тёмную лестницу, ведущую, очевидно, в кулисы театра. Я услышал строчки из середины вступления, а значит, Нанки-Пу предстоит выйти на сцену меньше чем через полминуты – мы успели в самый последний момент.
Однако, вот что странно. Мой рассудок был настолько помрачён случившимся, когда то, чего я так страстно желал, едва не случилось, что у меня были серьёзные проблемы с тем, чтобы вспомнить первую строчку. Сейчас в Бертраме говорила одна только паника, в этом я уверен.
Как будто прочитав мои мысли, Дживс прошептал мне на ухо «Господа, прошу, скажите…», приподнял чёрный занавес кулис и легонько толкнул меня на сцену, в ослепительный свет прожекторов.
Оркестр сыграл вступительный аккорд моего récit, и…
… О чудо, я что-то спел. Мне удалось открыть рот и произнести слова, которые, может, даже были близки к тому, что написал мистер Салли-кто-то-там годы и годы назад. Я и по сей день поражён, как такое могло случиться, но ведь случилось.
Я пропел свой récit, а затем оркестр плавно перешёл на вступление к моей арии. Дейдра завертела руками как сумасшедшая ветряная мельница, и все регбисты на сцене посмотрели на меня с преувеличенно насмешливым выражением – точно так, как они и были проинструктированы. И тут до меня дошло, что вся эта заварушка со спектаклем может быть даже забавной.
И действительно, меня вдруг посетило вдохновение, и я в полный голос запел песню Менестреля – не хочу хвастаться, но это вышло довольно здорово! Зрителям тоже понравилось, и я был до глубины души поражён громом аплодисментов, которые ваш покорный слуга сорвал в конце этого номера. Даже громче, чем на послеобеденных сборищах.
Продолжилось всё блестяще – Таппи исполнил свою партию, не вызвав ни малейшего смешка, и прежде чем я это понял, мы уже закончили следующий припев.
Тут должен был состояться звёздный час Гасси. Я почувствовал, как все на сцене застыли в напряжённом ожидании – и ничего удивительного. Я, например, даже не знал, в городе ли он, не говоря уже о закулисье. Джозефина уверяла нас, что «всё будет в порядке, не о чем беспокоиться», но когда стоишь на сцене под ярким жёлтым светом, легче сказать, чем сделать, уж поверье.
Зловещая пауза перед номером Гасси затянулась, и я полагаю, все предполагали худшее. Ещё чуть-чуть, и ситуация стала бы окончательно неловкой, но вдруг на сцену грубо вытолкнули кого-то, и перед зрителями во всей красе предстал Гасси в образе господина Верховного Палача.
Дейдра восприняла его появление как сигнал, и заиграла музыка. Гасси моргал, переминаясь с ноги на ногу, а затем с трудом сглотнул, как персидская кошка, готовящаяся выплюнуть комок шерсти. Думаю, нас всех слегка подташнивала от волнения за него.

И представьте наше удивление и восторг, когда он вступил в правильном месте! Все стоящие на сцене облегчённо вздохнули. Представление продолжалось, и нужно было вспомнить, что нам делать дальше. Однако всё это не помешало мне заметить, что происходит нечто забавное.
Гасси, конечно же, стоял тут и открывал рот в нужных местах. Однако голос, раздававшийся в зале, был таким звонким, чистым и прекрасным, что трудно было связать его с отчаянно дрожащим персонажем посреди сцены.
Но при ближайшем рассмотрении мне показалось, будто вышеупомянутый б., ч. и п. голос на самом деле исходил из-за чёрного занавеса, а не от самого Гасси. Я на мгновение задумался, не получил ли он божественный дар чревовещания, но тут же понял, что Гасси только притворялся. Быстрый взгляд за кулисы подсказал мне, что эти чудесные звуки были рождены губами моего Дживса! Теми губами, которые я несколько минут назад целовал. Это вызвало у меня чрезвычайно острый приступ самодовольства. Совершенно великолепное ощущение!
Тем не менее, зрители явно поверили обману и не поскупились на аплодисменты. Такое же настроение продержалось и во время выхода Мадлен с дамским хором. Они блестяще проделали свою работу по хихиканью, обмахиванию веерами и подшучиванию над беднягой Таппи.
Удивительно, но оркестр не отстал от певцов ни в одном номере и даже играл с некоторой долей щегольства. Казалось, с этой группой разномастных амбалов, старушек и выскочек случилось настоящее преображение под влиянием помешанной Дейдры, и они производили звуки, которые были если не профессиональными, то по крайней мере терпимыми. Как будто они тщательно разучивали свои партии последние несколько дней под руководством кого-то, кто действительно знал, что делает. И я мысленно благодарил этого тайного наставника за его усилия.
Спятившая Мадлен возымела власть над зрителями, и мы с ней сыграли слезливую любовную сцену без происшествий – даже при том, что меня до невозможности отвлекали воспоминания о чтении этих строк с Дживсом несколько дней назад, и я должен был по несколько раз пытаться вспомнить следующую реплику. Тут вернулся Гасси, немного походил вокруг с важным видом (всё ещё озвучиваемый Дживсом из-за кулис). Все на сцене, включая меня, подверглись или, наоборот, не подверглись скучной, но зловещей казни, и все мы радостно или же в панике запрыгали по сцене во время арии с речитативом и мадригала.
А потом, к моему величайшему удивлению, мы подошли к финалу первого акта – Гонория стала самым настоящим гвоздём программы – и публика разразилась громом аплодисментов. Нет, я имею в виду не вялые хлопанья, которые раздаются, когда какой-нибудь парень делает что-то скучное или ведёт себя как болван. Это было действительно классно – настоящий гром, может, даже, смешанный со свистом. Бархатный занавес закрылся перед нами, и мы разморозились из финальных поз, выглядя при этом немного сконфуженными и более чем довольными.
Конечно, я, как и все, радовался такому прогрессу в нашем деле и сердечно обменивался поздравлениями со всеми участниками процесса, но мозг Вустера всё ещё был до краёв заполнен потрясающими воспоминаниями кое о чём, что мы с Дживсом проделывали за минуту до того, как я был отправлен на сцену. Определённые участки вустеровской анатомии также желали продолжить с того места, на котором мы остановились. Я увидел Дживса за кулисами и радостно и живо замахал ему, жестами давая понять, что нам срочно нужно куда-нибудь смыться. Однако ответом мне послужили только профессионально приподнятая бровь и запатентованное выражение надутой лягушки. Этот холодный ответ обрушился на меня, как удар – думаю, вы можете себе представить.
Он что, забыл о том, что произошло? Или всё, что случилось, мне просто привиделось? Или того хуже – Дживс посчитал это ужасным недоразумением, которое он хотел бы забыть и сделать вид, что его вообще не было?
И когда смертельная пропасть разверзлась у меня под ногами, в голове как будто лампочка зажглась. Может, Дживс всего лишь симулирует всю эту необеспокоенность, создавая своего рода дымовую завесу? Да, это объяснение казалось вполне разумным. Бесспорно, общество сочло бы то, что произошло между нами, немного… э… каким-то там, и Дживс не был бы Дживсом, если бы не продумал такой поворот событий, когда я поскакал к нему, как морской лев при виде особенно аппетитной полосатой скумбрии. Я решил поддержать эту комедию и отправился на поиски Дживса (который к этому времени уже исчез в недрах театра), собираясь как можно осторожнее продолжить свидание.
Я направил стопы за кулисы, чтобы попытаться выяснить, куда он ушёл. Однако в этом деле мне помешала Мадлен. Ну, не одна Мадлен, а вместе с Гасси, если быть точным, - они заключили друг друга в неистовые объятия, пользуясь всеми преимуществами теней, которые отбрасывал чёрный занавес. Я попытался прошмыгнуть мимо, не потревожив их, но, увы, умение оставаться незамеченным никогда не была одной из моих сильных сторон – да спросите любого, кто знает про молочник-корову.
Мадлен оторвалась от своего возлюбленного любителя тритонов, на безумном лице её читалось выражение шока и боли.
- О Боже мой. Мой дорогой Бертрам! – воскликнула она.
- Э… Салют, Мадлен, - растерянно сказал я, не глядя на неё и пытаясь хоть мельком увидеть Дживса.
- Это ужасно. Ужасно с моей стороны. Прости, Берти. Я должна была сначала поговорить с тобой, - она подошла ко мне и взяла меня за руки с выражением жалости и раскаяния.
По правде говоря, мне потребовалось время, чтобы понять, что она имеет в виду, но переглядывания между Мадлен и ликующим Гасси всё разъяснили. Я свободен! Этот день положительно становится всё лучше и лучше! Первым моим порывом было улыбнуться, подобно исчезающему коту из какого-то северного графства, но я боялся показаться грубым – Кодекс Вустеров, понимаете ли. Поэтому я попытался придать своему лицу сумрачное выражение, которое выглядело бы уместным в данных обстоятельствах.

К сожалению, я, кажется, переборщил, потому что лицо Мадлен стало ещё более несчастным.
- О, Берти, пожалуйста, не плачь. Я понимаю твою боль, правда, понимаю. Я меньше всего на свете хотела бы так тебя огорчить, но ты же видишь, что ничего не поделаешь. Огастус и я предназначены друг другу – звёзды говорят, что мы всегда будем вместе, нас поддерживают целые стайки крольчат.
- И тритонов, - добавил Гасси, чтобы ему не было обидно.
- О. Ах… Понимаю, - сказал я, понятия не имея, каким должен быть надлежащий ответ, но понимая, что «ура!», которое готово было сорваться с моего языка, не совсем подходило.
- Постарайся всё же не слишком грустить, Берти, - продолжила Мадлен. – Не беспокойся, все старания по планированию и подготовке не пройдут впустую – я телеграфирую, что свадьба состоится, и нужно лишь изменить имя жениха в приглашениях. Кроме того, мама и папа даже не поймут, что изменилось. Они сейчас в Нью-Йорке и не получат моего первого сообщения, пока слуги всё не уладят. Так что видишь, всё устроилось как нельзя лучше! – она улыбнулась мне, как будто всерьёз полагала, что избавление от организационных неудобств должно вылечить моё предположительно разбитое сердце, и захихикала, когда Гасси шепнул что-то ей на ухо.
- Ну тогда отлично, - сказал я. – Нет проблем. А теперь я пойду… - что я и попытался сделать, уже отчаявшись к этому времени определить местонахождение моего чудесного камердинера. Мадлен и Гасси, конечно же, были не против моего бегства, но, к сожалению, мне не удалось далеко уйти, потому что к нам притопала Джозефина с грудами красного и золотого атласа.
- Так вот вы где! – рявкнула она, как будто закулисье – это не место для трёх актёров-любителей. - Бертрам, Огастус, живо переодеваться ко второму акту! - она кинула нам связки, которые при ближайшем рассмотрении оказались теми классными костюмами для второго акта. – Живее, живее!
И тут я воспользовался возможностью:
- Хорошо, Джозефина. Я только найду Дживса, чтобы он помог мне.
- Нет, Дживс занят, - жёстко сказала она мне. – Гобоистка в конце акта сломала последний язычок, и никто больше не знает, что с этим язычком делать, - моё разочарование, наверное, было заметно, потому что Джозефина снова меня огорошила: - Уверена, вы справитесь и без него, Бертрам. Но на всякий случай я попрошу Гонорию помочь вам с узлами и шарфами. И не вздумайте ускользнуть куда-нибудь вниз! Я хочу, чтобы вы оставались здесь, за кулисами, чтобы я могла вас найти. У меня чуть сердечный приступ не случился, когда вы так поздно вышли к первому акту, - с этими словами Джозефина прошествовала прочь с явным намерением повластвовать ещё над кем-нибудь.
Несколько подавленный из-за отсутствия моего камердинера, я нашёл тихий, относительно освещённый уголок между драпировками и приложил все усилия к раздеванию и одеванию, хотя мне было довольно непривычно справляться с этим сольно. Сомневаюсь, что мне удалось бы совладать с хитросплетениями японского костюма, но шанса узнать это мне так и не представилось. В соответствии с распоряжениями своей сообщницы, на помощь мне прибыла Гонория.
- Ты в приличном виде, Бертрам? – спросила она с той стороны занавеса. – Полагаю, скоро это не будет иметь значения, правда? Когда мы поженимся, я имею в виду. Ха-ха!
На этих словах я вздрогнул - а она, кажется, приняла это за смех.
- Да, э… Всё в порядке, - большие халаты-кимоно полностью защищали меня от нескромных взглядов, так что я вышел из своего убежища и встал перед ней.
- Пока неплохо, - сказала Гонория, критически оглядев меня. – Сейчас мы вот так повяжем оби… - Гонория обернула что-то вокруг моей талии, а затем затянула так, что у меня на глазах выступили слёзы, и каждый клочок воздуха был насильно откачан из лёгких Вустера.
- Не так туго… - пропищал я. Сейчас я и дышать не мог, не то что петь.
- О, да какой ты хрупкий, Берти, - проревела Гонория. – Не волнуйся, я сделаю из тебя мужчину, когда мы поженимся! – она вернула мне работоспособность диафрагмы, а затем приспособила разные шнурки к костюму Вустера, с большей, к счастью, деликатностью. Всё это напомнило ещё об одной причине, по которой я должен благодарить небеса за Дживса и его услуги, и умножило желание снова оказаться в руках моего слуги.
К сожалению, этому не суждено было случиться. Звонок, возвещавший о конце антракта, прозвонил как раз тогда, когда Гонория завязывала последний узел, и я занял стартовую позицию для второго акта – к сожалению, не в той части сцены, где пел Дживс.
Возобновление отношений с Гасси окрылило Мадлен, и она стала похожа на надутую гелием чайку. Она открыла второй акт, спев о предстоящей свадьбе с таким энтузиазмом, какой мог быть выказан только настоящей трепетной невестой. Я с лёгким сердцем вступил на сцену и отпраздновал предстоящий счастливый союз Нанки-Пу и Юм-Юм, очень хорошо понимая, что эта ситуация абсолютно, на сто процентов вымышлена.

К сожалению, того же нельзя сказать о моём настроении во время эпизода, когда Нанки-Пу был пойман в брачную ловушку Катиши. Гонория действительно превосходно сыграла престарелую распутницу – неудивительно, что она была любимицей Джозефины. Полагаю, публика поверила мне больше, чем следовало бы ожидать – учитывая мои актёрские способности, - когда я был прижат к груди Катиши – выражение ужаса было практически подлинным, уверяю вас.
Гасси собрал всю свою волю в кулак, вспомнив все реплики и расположив их в правильном порядке. Дживс продолжал поставлять сладостные звуки из своего убежища за сценой. К сожалению, за всё время мне ни на минуту не удалось броситься к нему за тёмный занавес. Все мои мысли о том, чтобы использовать тени занавеса на манер Гасси и Мадлен, можно было забыть. Если здраво рассудить, это было даже хорошо с позиции представления – если бы я действительно получил возможность поместить руки на безупречную фигуру Дживса, публика сбежала бы, как стадо взбесившихся антилоп гну. Да и стадо взбесившихся Джозефин оказало бы тот же эффект.
Сюжет мистера Гилберта закручивался и поворачивался, как ему хотелось, и осмелюсь сказать, что зрители, вероятно, чувствовали себя так, как будто катаются на чудесном аттракционе. Все мы знали, что всё хорошо кончится. Нанки-Пу вырвется из тисков ужасной Катиши и получит свою любимую Юм-Юм. Катиша вместо этого помирится с Ко-Ко, и мы избежим кипящего масла и расплавленного свинца. Очень приятно, что наши очаровательные зрители поддерживали нас криками из партера. Когда обрушились аплодисменты, я почувствовал себя на высоте и понял, что жители Спиндл-Торпа не такие уж и плохие, в конце концов.
Наконец занавес опустился последний раз, и, признаться, я почувствовал своего рода восторг по поводу всего этого. Мы не сдерживали себя в объятиях и поздравлениях, так что, честно говоря, некоторые чудесные костюмы в процессе измазались румянами. Я был ошеломлён, но в общем-то счастлив. Всё прошло и правда хорошо; я уж точно выставил себя на посмешище, а ранние подъемы и разноцветные квадратики с расписанием – это скорее было весело. Я даже начал понимать, почему у старины Бики Бикерстета такая страсть к актёрскому образу жизни. Весь этот взрыв эмоций посреди всеобщего облегчения, улыбок и аплодисментов по своей силе уступал лишь возникшей мысли, что меня будет неистово целовать мой камердинер.
Кстати о камердинере, я был намерен наверстать упущенное и установить местонахождение Дживса, чтобы вернуться к тому пункту в гримёрке, на котором нас так грубо прервали. Я заметил его справа от сцены и помчался туда. К сожалению, закулисные огни теперь горели ярко, да и людей сновало много, поэтому я не мог обратиться к нему так, как бы мне этого хотелось.
Однако я подбежал к Дживсу.
- Эй, Дживс! – позвал я.
- Добрый вечер, сэр, - ответил он. – Можно поздравить вас с удачным выступлением?
- О, чёрт возьми, спасибо огромное, старина, - сказал я и начал крайне оживлённо указывать взглядом на дверь. – Что насчёт того, чтобы пойти вниз, Дживс? – спросил я и добавил для правдоподобия: - Знаешь, мне нужна помощь в снятии всей этой одежды.
К сожалению, у Дживса не было возможности ответить, потому что откуда ни возьмись, как заноза, появилась Джозефина и прервала нас:

- Нет, Берти, ты должен будешь справиться сам. Просто оставь костюм в гримёрке, когда переоденешься, а Дживс разберётся с ним потом. Он нужен нам на сцене прямо сейчас, мы должны снимать декорации. Эти вещи не происходят сами собой, понимаешь ли.
- Очень хорошо, мадам, - спокойно сказал Дживс. Затем он обернулся ко мне, пока Джозефина нетерпеливо ждала его. – С вашего позволения, сэр, я помогу техническим работникам, а после этого снова увижусь с вами на вечернем мероприятии в гостинице.
Мне хотелось сказать, что всё это было, чёрт возьми, совсем неправильно, и что я хотел, чтобы меня поцеловали со стремительностью сорвавшегося якоря или какой-нибудь другой корабельной снасти. Однако под надзором её Королевского Начальничества я смог сказать лишь следующее:
- Отлично, Дживс, - и, надувшись, спустился в свою гримёрку.
***
Этим вечером обычно сонная гостиница Спиндл-Торпа приняла довольно праздничный вид. Бар согласились оставить открытым до позднего вечера, а в танцевальном зале нас ждал щедрый фуршет. В этот зал мы и двинулись всей толпой – уставшие, счастливые и всё ещё вымазанные остатками нескольких галлонов грима. А ещё на стол поставили граммофон с большой стопкой пластинок, и к тому времени, как я пришёл, вокруг граммофона столпились джентльмены из хора, обсуждая достоинства одной записи по сравнению с другой. Праздник был в самом разгаре, воздух сотрясала «Минни-Лентяйка», отдаваясь эхом от высокого пыльного потолка и тревожа тамошних пауков.
Я уверенно присоединился к ним и даже пару раз станцевал с девицами чарльстон. Шампанское текло рекой, расслабляя даже самых чопорных скрипачей. Мне даже показалось, что я увидел, как Дейдра кружилась, словно девчонка, с очень дородным вторым тромбонистом.
Что касается меня, я искренне праздновал окончание всего этого рататуя и наслаждался вечеринкой, но, должен признаться, то и дело бросал взгляд на дверь в надежде снова увидеть Дживса – что, чёрт возьми, он там так долго делал?
За час уже почти все появились здесь, и настроение у меня всё портилось. Однако в тот самый момент, когда я собирался забиться в угол, дверь открылась снова, чтобы явить последних членов нашего сборища. Джозефина и Гонория горячо пожали друг другу руки, с гордостью поздравляя себя, а Бинго вертелся вокруг Джозефины, пытаясь привлечь её внимание. И, что было важнее всего для меня, на почтительном расстоянии от них следовал Дживс – как всегда высокий, сильный и безупречный.
Я знал, что в сложившихся обстоятельствах Дживс подойдёт прямо ко мне, чтобы узнать, не нужно ли чего его молодому нанимателю. Но, чёрт побери, ко мне подошли и трое остальных. Мне что, не дадут ни секунды провести с моим слугой?
Гонория поприветствовала меня со всё теми же рёбродробительными объятиями, которые я уже неоднократно перенёс на этой неделе. Я непроизвольно задался вопросом, остались ли у меня хоть какие-то целые клетки… вернее, остались ли у меня хоть какие-то целые кости в грудной клетке?
- О, Берти, тебе не кажется, что мы сыграли прекрасную пару? – прокричала Гонория прямо мне на ухо. – Я уверена, что когда мы станем мужем и женой, жизнь таким же чудесным образом будет походить на искусство.
Такой ход мысли мне совсем не нравился, даже если пройтись нужно было бы всего полквартала, а я стоял бы в глуши под проливным дождём. Поэтому я решил отвлечь её своего рода светской беседой.
- Мои поздравления с прекрасным исполнением и всё такое, Гонория, старушка, - сказал я.
- Спасибо, Берти! – она обернулась, и Джозефина кивком одобрила мой комплимент. – Я и правда думаю, что всё прошло довольно неплохо. Слушай-ка, у тебя случайно нет экземпляра отзыва на нашу пьесу, который был напечатан во вчерашнем номере Спиндл-Торп Сентинель, а? Мой потерялся где-то в театре, а я бы хотела перечитать ещё раз.
При этих словах Бинго немного съёжился – возможно, следить за такими вещами было одной из обязанностей помощника режиссёра и мальчика на побегушках.
- Эээ, да… Ну, может быть, - задумчиво ответил я. – Дживс между делом прочитал мне вчера часть отзыва. У нас ещё осталась газета, Дживс?
Дживс деликатно вступил в разговор, когда к нему обратились. И правда удивительно, как он может так сразу выйти из спячки и оказаться тут как тут. Я бы на его месте витал в облаках, пока другие всё болтают и болтают, и для того, чтобы вернуть меня к бодрствованию и заставить ответить на вопрос, потребовался бы целый балаган. Но всё-таки он опытный камердинер, а я – нет.
- Осталась, сэр, - сообщил он мне.
- Тогда можно мне взглянуть?- спросила Гонория.
- Конечно, - согласился я. – Где она сейчас, Дживс?
- Газета хранится в вашем номере, сэр, вместе с другими важными документами. С вашего позволения, сэр, я сопровожу мисс Глоссоп наверх в ваш номер, чтобы ей удобнее было прочитать статью там.
- О да. Отлично, Дживс, - согласился я, и они вдвоём направились вверх по лестнице, оставив меня с чувством облегчения от ухода одной, совершенно подавленным из-за исчезновения другого и немного раздражённым иронией всего происходящего.
«Гонория идёт наверх с Дживсом», - думал я с негодованием. Вот уж везёт так везёт! Я, конечно, не знал наверняка, но у меня были соображения относительно того, что могло бы произойти в номере этой ночью, и я уж точно не имел в виду сон. Я бы заплатил сколько угодно за возможность слинять с Дживсом под предлогом совершенно невинной газетной статьи. Вустер всем своим существом желал привести этот план в исполнение, и я задался вопросом, что бы такого сделать, чтобы поскорее уйти отсюда вместе с Дживсом.
Однако мне не пришлось долго ждать их возвращения. Вообще-то, по зрелом размышлении, мисс Глоссоп и мой камердинер отсутствовали подозрительно недолго. Я также мог понять по выражению лица Гонории, когда она ворвалась обратно в танцевальный зал, что что-то явно пошло не так. Возможно, на такую мысль меня натолкнули её глаза, поджигающие всё, на что она смотрела, как лупа, подставленная под яркий солнечный луч – или, может, её рот, сжатый в жёсткую тонкую линию – он вполне подошёл бы на роль ножа для резки бумаги.
Во всяком случае, мне хорошо знаком этот взгляд. Я видел его бесчисленное множество раз у моей тёти Агаты и прекрасно знаю, что нужно спасаться. Поэтому я предпринял попытку прошмыгнуть в консерваторию – независимо от того, в чём было дело, я не хотел столкнуться с Гонорией.

- БЕРТРАМ ВУСТЕР! – взревела Гонория, заметив мою попытку к бегству. Танцы и беседы вмиг оборвались, а граммофон торопливо заставили замолчать, ужасно поцарапав иглой экземпляр «Сорока семи рыжих моряков». Все собравшиеся смотрели то на Гонорию с пеной у рта, то на робкого и сконфуженного меня. Воздух между нами зловеще шипел, как будто был заполнен чертовски умными металлическими кругляшками, названными в честь немецкого паренька с именем, похожим на «вальс». Ван-дер кто-то там*.
Я был в полном недоумении и пытался понять, что могло вызвать эти вопли, так что не смог выговорить ничего иного, кроме как:
- Э… да, Гонория?
- О, не говорите мне «да, Гонория», Бертрам! После того, что я сейчас увидела в вашей спальне, я с радостью сотру все следы обманчивой невинности с вашего лица. Я никогда в жизни не видела свидетельств столь недопустимого поведения.
- Эй, погоди-ка! – сказал я. В моей спальне не было ничего настолько плохого. Признаться, мой выбор шейных платков был уж точно не консервативным, к тому же Дживс, может, не единственный, кто не признаёт монограмм на носовых платках, но ведь ни один мой предмет одежды не мог бы вызвать такую пылкую реакцию у ничего не подозревающей женщины, случайно наткнувшейся на него в моём шкафу. Даже американская шляпа. - Успокойся, Гонория, старушка, - попытался я её утихомирить. – Все эти цветные штуки – только забавы ради. Не всем же нравится невинная белизна, понимаешь ли.
К моему величайшему ужасу, осторожное, спокойное рассуждение на предмет галстуков-бабочек вызвало у Гонории ещё более сильный приступ враждебности.
- Боже мой, как это низко. Я объявляю, что наша помолвка разорвана, Бертрам. Я могу лишь благодарить звёзды за то, что узнала о вашей истинной природе, пока не стало слишком поздно. Это отвратительно!
И тут она достала книгу, упакованную в обёрточную бумагу с какими-то филигранными буквами, написанными на обложке, и помахала ею над головой, чтобы все видели.
Я покосился на предмет, который однозначно показался мне знакомым. И в самом деле, этот специфический объект вызывал целую прорву тревожных воспоминаний… крепкий ром… целая толпа парней… паника, бегство и радость… О Боже мой… Если вы до сих пор не догадались, книга, на которую ссылалась Гонория, была ни чем иным, как коллекцией необычайно волнующих французских открыток Бинго-старшего; коллекцией, которая несколько дней назад вызвала у вашего покорного слуги такую резкую отрицательную реакцию, за которой последовало такое радостное открытие. Я чувствовал к этой книге в равной мере и неподдельное отвращение, и самую искреннюю благодарность, но, разумеется, я не хотел иметь с ней дело на публике и быть обвинённым в том, что я несу за неё ответственность.
Едва мои мысли прояснились, как Гонория решила, что может продолжить. Она надменно фыркнула и сказала:
- В моих правах сообщить о такой непристойной печатной продукции в полицию, Бертрам Вустер.
- О, да ладно тебе, Гонория, старушка, - возразил я. – Они даже не мои!
Я точно не должен был этого говорить, потому что она ощетинилась ещё сильнее и даже, кажется, зарычала:

- Со мной это не пройдёт, Бертрам. Эти открытки лежали в вашей прикроватной тумбочке вместе с другими вашими бумагами. Причём на самом верху, должна заметить!
После этого остальная часть женщин издала ошеломлённый вздох, заставив меня почувствовать себя ещё более неловко, если это вообще было возможно. Гонория, кажется, заметила моё без сомнения испуганное выражение лица, потому что она чуточку смягчилась.
- Я не колеблясь сообщу об этом вашей тёте Агате, Бертрам. Уверена, миссис Грегсон будет крайне заинтересована тем, какую печатную продукцию просматривает её племянник. Однако я могу пожалеть вас и воздержаться от звонка в полицию. Но при одном условии: вы уедете отсюда немедленно – на первом пригородном поезде – так мне будет легче оправиться от шока.
Я подумал, что это было даже классно. Одна мысль о Гонории, настолько шокированной чем-то, была сродни предположению о том, что индийский буйвол не пробежит легко, обдуваемый ветерком, а упадёт замертво, высунув язык. Однако я ухватился за возможность избежать встречи с трупными мухами. Мы, Вустеры, знаем, когда нужно прошмыгнуть в аварийный выход. Мы доблестные, но не глупые. По крайней мере, в большинстве случаев.
- Ну ладно, тогда я пойду, - сказал я, пытаясь держать хвост пистолетом и всё такое. – Всем пока-пока, - все парни сердечно со мной попрощались, без сомнения думая, что я любезно взял удар на себя. То есть, все, кроме Бинго, который не шевелился и пылал, как красная свёкла, каждые несколько секунд нервно поглядывая на Джозефину, как будто она могла распознать настоящего владельца треклятых открыток с помощью какого-нибудь колдовского трюка.
Надо сказать, я видел и светлую сторону этой затруднительной ситуации.
- Дживс, я думаю, мы уезжаем, - обратился я к своему сладкому камердинеру, который сохранял спокойствие посреди всего этого беспорядка. Неужели этого человека ничто не может встревожить?
Однако, дополнительное наказание, эти мои надежды рухнули.
- На этот раз Дживс не будет вас сопровождать, - постановила Гонория. – Он нужен будет здесь, чтобы закончить снимать декорации в театре. Я даже думаю, что было бы разумно начать работу немедленно. Мистеру Вустеру не понадобится помощь, Дживс: он уедет сейчас же. Его багаж ты сможешь отвезти домой завтра.
Дживс натянуто ответил Гонории:
- Очень хорошо, мадам.
Снова повисло неловкое молчание, пока Джозефина не нарушила его.
- Итак, вы слышали Гонорию, - огрызнулась она на меня. – Убирайтесь, пока она не решила вызвать полицию.
Несколько девушек стыдливо опустили головы, и у меня не было иного выхода, кроме как пробраться из танцевального зала через строй вышеупомянутых девушек в вестибюль гостиницы, потащиться в гору к маленькой спиндлторпской станции и дожидаться там ближайшего поезда в Лондон.

* ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B8%D0%BB%D1%8B_...